Пришёл трактирщик, за которым он посылал, разменял Сычу золото на серебро, пытался жадничать, да кавалер его приструнил.
— Ну, теперь всё, — сказал Фриц Ламме, пряча деньги и едва переводя дух после съеденного, — можно собираться в путь.
— Максимилиан, проводите Фридриха Ламме до сержанта Жанзуана, — Волков, чтобы проявить уважение, назвал Сыча полным именем, Сыч это заметил, был горд, — проследите, что бы сержант переправил его на тот берег.
— Да, кавалер, — привычно ответил оруженосец и, уже обращаясь к неспешащему вылезать из-за стола Сычу, сказал:
— Ну, пошли, что ли. Собирайся, только вшей своих не забудь.
Он потянул Сыча за локоть.
— Но-но, повежливее, — сказал Сыч с важностью, — ты что, не слышал, как ко мне обращается экселенц?
Беззлобно препираясь, они ушли на конюшню.
Вечером приехала Бригитт. Уже стемнело, уже ужин подала Мария, Волков думал, что госпожа Ланге останется ночевать в городе или в поместье у графа, когда услыхал со двора грубый голос Увальня и стук в ворота:
— А ну, отпирай, говорю, спите что ли, ленивые?
Элеонора Августа, что до сих пор сидела за столом, глаз не подняв за весь ужин, вдруг встрепенулась. Проворно выскочила из-за стола и поспешила на двор, даже не накрыв плечи платком, хотя уже зябко на улице было.
И вскоре приволокла за руку госпожу Ланге, хотела её дальше наверх увести, но Бригитт остановилась, сдала перед Волковым книксен и поклонилась:
— Господин, всё, что велено вами, я исполнила, всё, что нужно, купила, хоть и поискать пришлось ваш кофе.
Госпожа Эшбахт, видно, на дворе в темноте не разглядела, а тут увидала и спросила растерянно:
— А вы платье себе купили новое?
Бригитт улыбалась и цвела. То ли от нового, необыкновенно богатого платья зелёных тонов, то ли от того, что Элеонора так растерялась, увидев её в новом платье, то ли просто от счастья. Госпожа Ланге буквально сияла, как новенький золотой флорин. Волков не отрывал глаз от неё. Может… Может, в это мгновение эта рыжая женщина не уступила бы в красоте даже Брунхильде, и дело тут было вовсе не в платье.
— Так где вы платье взяли? И сколько такое стоит? — Вернула госпожу Ланге из счастливого забвения Элеонора Августа. Вернула тоном недобрым, даже, кажется, завистливым. — У вас что, кавалер завёлся?
Она смотрела на неё внимательно и недоверчиво, с непониманием, словно та совершила что-то предосудительное.
— Ах, — краснела Бригитт и махала ручкой, — есть у меня поклонник. Достойный человек.
Она это так сказала, будто дальше ничего говорить не хочет. Только покосилась на вошедшего в покои Увальня.
Она ещё что-то хотела сказать уже не о платье и поклоннике, а что-то тайное и только Волкову. Но госпожа Эшбахт, тоже поглядев на Увальня, схватила Бригитт за руку и поволокла наверх. Видно, распирало её любопытство.
— Вы бы хоть дали госпоже Ланге поужинать, — крикнул им вслед Волков.
Но жена не соизволила даже ответить ему.
Он долго ждал, пока женщины наговорятся. Мария поставила приборы на двоих, но госпожа Ланге сверху в обеденную залу не спускалась, Элеонора её, видно, не отпускала. Увалень ел один и по возможности рассказывал, где они сегодня были и что делали. Александр Гроссшвюлле был плохим рассказчиком, и кавалер начал уже засыпать, когда, шурша роскошными юбками, на лестнице появилась Бригитт.
— Ах, как я голодна, — говорила она, садясь за стол и многозначительно поглядывая на Волков.
Живая, голодная, кажется, весёлая, она стала с удовольствием есть остывшую уже давно жареную кровяную колбасу с луком и рассказывать, как торговалась за рис, как искала кофе, как торопилась и требовала у портного, что бы он тотчас подогнал платье ей по фигуре. И всё это делать так, что бы ещё заехать в имение к графу и до ночи успеть вернуться домой.
Он любовался ею молча, слушал, почти не задавая вопросов, только уже когда Увалень откланялся и ушёл спать, он ей сказал негромко, беря при этом украдкой за руку:
— Кажется, вы даже лучше, чем я думал о вас.
На столе горела лампа, Мария затихла где-то на кухне. Стало тихо в доме. Бригитт залилась краской так, что даже веснушек на лице и шее не видно стало, а потом поднесла его руку к губам, поцеловала и ответила:
— Тогда, ночью, у колодца, я клялась, что буду вам верна и душой, и телом, я свою клятву не забыла.
— Вас Бог мне послал, — сказал он.
— Бог, Бог, — весело согласилась она и отпила пива, поставила стакана и продолжила: — и сегодня я докажу вам это.
— Вы опять переписали письмо… от этого… — Он даже не хотел произносить имя любовника жены.
Она кивала, жуя колбасу и хлебом собирая жир с тарелки:
— Леопольд написал письмо, я переписала. Снова сломала сургуч, но Элеонора не обратила на это внимания, волновалась очень.
— Леопольд. — Волков скривился. Ему даже это красивое имя было противно. — Что он ей пишет? Дело уже решённое? Дайте письмо.
Бригитт отодвинула тарелку, настроение у нее, было, кажется, игривым, она опять краснела:
— Дело ещё не решённое, бумага у меня спрятана под юбками. Прикажете здесь доставать, или поднимемся в покои мои?
Ему было сейчас совсем не до веселья, он желал знать как можно быстрее, что затевает жена и её любовник, но обижать Бригитт ему не хотелось, он ответил:
— Я сам хочу достать письмо, только вот уснула ли госпожа Эшбахт?
— Она ещё при мне начала зевать, — радостно сообщила Бригитт, вставая из-за стола, схватила его за руку и потащила наверх в свои покои.
Он завалился на её кровать, а она стала перед ним, задрала подол, и достала переписанное письмо. И он видел её чулки, подвязки и ляжки, но сейчас, к её разочарованию, его интересовало только письмо, Бригитт опустила подол платья, вздохнула и села рядом.
Волков развернул бумагу.
«Горлица моя сизокрылая, день за днём проходит жизнь моя в тоске, пусты все дни, ибо вас я не вижу. Не вижу глаз ваших сияющих, уст ваших алых».
Кавалер хмыкнул, где этот мерзавец увидал сияющие глаза и алые уста на его жене? Она вечно недовольна, глаза злы, губы блёклые, вечно искривлены в пренебрежении. Он продолжил читать.
«Страдаю я в ожидании видеть вас и прикасаться к вам. Целовать руки ваши и лицо ваше. Всё надеюсь я, что одиночество моё может закончиться».
— Одиночество его может закончиться, — мрачно ухмылялся Волков.
— Да не одинок он, врёт он ей, — сказала Бригитт, говорила это она с заметной радостью, — мне верные люди во дворце сказали, что одна знатная госпожа к нему благосклонна, когда бывает при дворе у графа, а когда её нет, так он ко вдове мельника ходит, там и ночует иной раз по три ночи к ряду. А ей врёт, голову морочит, уж в этом он мастак.
