— Да, господин, конечно, — отрывался от еды лопоухий, — господина Сыча и товарища моего Малька взяли. Ну, Малька-то я точно не знаю, думаю так, а вот господина Сыча точно взяли. Сам видал.
— Взяли? Кто взял?
— Известно кто. Стража, господин, стража.
— Рассказывай.
— Ну, приехал господин Сыч, так и так, говорит, письма нужно важным господам от господина нашего передать. Поехали мы в Рюммикон, нашли тех господ, кому письма отдать нужно, и господин Сыч говорит, что дело не простое, опасное, пойдёт Малёк с письмом к одному, а Ёж, то есть это я, понесёт письмо другому. А я вас тут покараулю. И остался в кабаке одном нас ждать. Я сразу своего купчишку нашёл, письмецо ему сунул да ушёл, господин Сыч ответа ждать не велел. Пришёл в тот кабак, сел за стол один, господина Сыча вижу, но мы как бы не знаемся с ним.
Я сам по себе, вроде. Я полкружки выпить не успел, как приходят стражники, да не одни, а с офицером, зашли, сразу к господину Сычу, как знали его. Офицер так и сказал: «Вот он, берите его, ребята». И пальцем на него показал.
Волков молча продолжал его слушать.
— Господин Сыч ушёл бы, он этих дуроломов так покидал на пол всех вместе с офицером, сам побежал из кабака, но стражники, паскуды, стали кричать, что бы держали его, а тут в дверях как раз лесорубы оказались, ему никак через них не пройти было. Схватили его. Били. — Продолжал лопоухий, не забывая про фасоль.
Вот так вот. Волков на сей раз даже не знал, что и делать. Признаться, растерялся даже. Фриц Ламме, эдакий похабник, хитрюга, подлец, такой грязнуля, что вонял невыносимо иной раз, ещё и вшей носил. Пьяница и бабник, игрок в кости, а может, и вор, а вот его нет, и кавалеру словно глаз выбили.
Лопоухий Ёж уже и фасоль доел, тарелку отодвинул, а Волков всё молчал в растерянности.
— Господин, так что делать будем? — Спросил его, наконец, лопоухий.
— Ёж, Сыч, Малёк. У вас всех, у судейских, клички как у собак или бандитов? — Спросил вдруг Волков.
— Так уж повелось, — отвечал лопоухий Ёж. — Всегда так было.
— Имя-то у тебя есть, господин Ёж? — Всё ещё он словно пытался не думать о деле серьёзном, словно хотел говорить о пустяках всяких ненужных.
— Есть, господин, кличут меня Гансом. Я Ганс Круле из Малена. Но привычнее мне, когда зовут меня Ёж, господин. Так лучше, господин. Так мне привычнее.
— Ладно, Ёж. — Кавалер стряхнул с себя оцепенение, Сыча, конечно жалко, людей и соратников всегда терять жалко, даже если ты их не знал, но дело не было кончено. — Ты скажи-ка, Ёж, мне вот что. Кантон собирается со мной воевать?
— С вами? — Как будто удивился лопоухий, как будто в первый раз это слышал. — С вами да, конечно, их ландсраат, земельный парламент, выделил сорок флоринов на райслауферов.
— Что ты несёшь? — Не поверил Волков. — Они что, против меня собираются ещё и наёмников нанимать? У них и своих людей много, без труда и тысячу смогут набрать.
— Да, господин, было так, да на той неделе король ещё призыв объявил, прислал денег, многие из местных подались на юг воевать за короля.
Волков даже перекрестился, хоть какая-то хорошая новость:
— Славен будь, Господь милосердый.
Ёж тоже перекрестился и продолжил:
— Аминь. Так они уже начали наёмников собирать.
— Начали? — Задумчиво переспросил кавалер.
— Да-да, начали уже. — Говорил лопоухий.
— Сорок флоринов, говоришь?
— Да, господин. Сорок золотых.
— Из других кантонов людишек набирают?
— А откуда же ещё?
— А горцы — солдаты дорогие, больше двух сотен на месяц им на такие деньги не нанять. — Вслух размышлял Волков. — Или сотню на два месяца.
Он посмотрел на Ежа. Только кавалер глаза на шпиона поднял, как тот, кажется, сразу понял его взгляд. Лицо лопоухого стало сначала испуганным, а потом и жалостливым сразу. Чуть-чуть и заплачет.
И Волков знал, отчего так. Он полез в кошель, достал оттуда гульден. Повертел его перед носом Ежа:
— Вот, что я тебе скажу, Ганс Круле, по прозвищу Ёж. Ты сам понимаешь, что не могу я сейчас без глаз остаться, война идёт ко мне, и мне очень нужно знать, сколько людей хотят нанять, сколько их будет всего. Понимаешь, Ёж? Ты мой последний глаз на том берегу.
— Господин, уж больно опасно там стало, — морщился шпион, поглядывая на столь близкое к нему золото, — господина Сыча и Малька палачи начнут кромсать, так они и про меня вспомнят. Искать будут. Схватят меня, господин.
— Нет у меня сейчас больше никого, понимаешь? — Говорил кавалер, кладя золотой на стол перед лопоухим. — Нет никого, некого мне туда послать. На тебя вся надежда.
— Эх, — Ёж сгрёб деньгу, — ладно, попробую. Ей Богу, господин, схватят меня, золото своё всё равно, что в реку бросаете.
— Ты осторожней будь.
— Да уж придётся.
Ёж встал.
— И если будет возможность, узнай, куда они Сыча дели.
— А тут и узнавать нет нужды, в столицу кантона их повезли, в Шаффенхаузен.
— Точно?
— Точно-точно, конечно, я слыхал, что там лучшие палачи кантона. — Заверил кавалера Ёж.
Глава 33
Думай о Сыче или не думай, плач, злись, грусти, а дни, как Богу угодно, дальше идут. Жалко Сыча, как без глаз остался без него, но дела-то нужно было делать. За него, за господина, эти дела делать никто не будет. Хотелось бросить всё и забыться, но он звал монахов к себе, те брали бумаги, чернила, перья, шли к сундукам, садилась с ними рядом, начинали считать, что в них осталось.
Словно мало ему было потери Сыча, так ещё одна печаль выявилась. Дело с деньгами было ещё хуже, чем он думал. От гор серебра только пустые мешки остались, на дне валялись. Золото, то золото, что он занял у банкиров, купцов и других патрициев Малена, было всё цело. А вот из того, что он вывез из Хоккенхайма, он уже потратил немало. Было у него больше четырёх сотен золотых монет, а осталось всего триста шестьдесят. И дело шло к тому, что будут и дальше они тратиться и тратиться. Если другим офицерам он жалованья не платил, землёй откупился Пруфу и его людям, то всем людям Рохи надо хоть немного, но платить, а ещё корм им надобен, а едят они каждый день. А ещё все господа из выезда его, что живут с монахами в старом доме, да ещё их послуживцы.
От них просом и жидким пивом не отделаешься, им мясо, колбасу подавай. А кони их? Все здоровенные, крепкие. Сеном такие не наедаются, от сена такие худеть начнут, это не коняга, меренок мужицкий, это кони боевые, овсом их корми. А ещё дом его. Содержание дома, пиво, вино, пряности, а теперь ещё рис и кофе.
Стали с монахами считать. Монахи умные были, всё посчитали, всех людей его, всех коней его, всё сосчитали, что не забыли. Пока считали, говорили и советовались. Посчитали — замолчали. Монахи молчали, сидели, боялись слова сказать, молча брат Семион сунул ему листок, а он глядел на цифры и ужаснулся. Траты его были огромны! Четыре с половиной серебряных талера в день! Четыре дня — нет злотого гульдена! Четыре дня — ещё одного гульдена нет! Золото течёт сквозь пальцы его, война выпивает из него все деньги. И ни перерывов, ни праздников в этом течении не предвидится. Четыре дня — нет злотого гульдена! Четыре дня — ещё одного гульдена нет! А монахи, ещё не посчитали проценты, что шли от взятого в долг золота.
