— Для офицеров велено варить каплунов и клёцки с жареным луком, — говорит Брюнхвальд.
— Нет, сегодня хочу бобов, — говорит кавалер.
Сегодня он хочет вспомнить вкус простой солдатской еды.
Брюнхвальд соглашается:
— Как пожелаете, господин полковник. — И тут же, вглядываясь в даль, добавляет. — И, кажется, к нам едет гонец.
Волков поворачивает голову: так и есть — по просёлку бежит мальчишка, кажется, он из Эшбахта. Скорее всего, это к нему.
Так и было. Запыхавшийся мальчишка, отдавая ему письмо, произнёс:
— Только вы отъехали, господин, так приехал верховой из Малена. Вот, привёз…
Кавалер вертит красиво сложенный конверт из хорошей бумаги с красной сургучной печатью, с неизвестным ему гербом на ней. Он ломает печать, спрашивает у посыльного:
— На словах что сказал?
— Сказал, что письмо от епископа.
— От епископа?
— Да, господин, так и сказал, что для господина Эшбахта письмо от епископа.
«Когда ж он успел на маленскую кафедру встать!? Он что, за дверью что ли стоял, когда отец Теодор ещё на смертном одре с жизнью прощался?»
Это была большая для него неприятность. Значит, не успел брат Семион к казначею епископа в Ланн.
Карл Брюнхвальд смотрел, как Волков вертит в руках красивую бумагу. Ждал. И все офицеры, сержанты и солдаты ждали, стоя на весеннем солнышке, когда же полковник отдаст какой-нибудь приказ. А кавалер приказов никаких не отдавал. Наконец, он сломал печать, развернул письмо и стал его читать. Прочитал быстро и, опираясь на меч, встал:
— Господин капитан-лейтенант, прошу вас продолжить учения.
— Вы уезжаете? А бобы на обед? — Брюнхвальд тоже встал.
— Бобы? Бобы в следующий раз, меня в Малене ждёт новый епископ.
Глава 15
Как-то было не удивительно, но Волков почти правильно угадал внешность нового епископа. По письму, по буквам, по подписи.
Одна подпись чего стоила: «Франс Конрад фон Гальдебург, Франциск, епископ Малена».
Отец Теодор перед именем своим ставил простое слово «брат» так и подписывался: «брат Теодор, епископ Малена». Тут же никакого «брата» не было. Франс Конрад фон Гальдебург ни с кем панибратствовать не собирался. Гальдебург. Волков не слыхал такой фамилии, но уже понимал, что имя сие громкое, раз его ставят впереди имени церковного.
И епископ такой и был. Судя по чахлой бородёнке, ему едва ли исполнилось тридцать лет. Принимал он Волкова прямо в храме; оказывается дворец епископа, в котором жил отец Теодор, принадлежал лично отцу Теодору, а вовсе не епархии.
Всё было иным в отце Франциске. Отец Теодор носил альбу — длинную рубаху изо льна, словно мужик, а у этого — расшитый по рукавам и вороту шёлк. Руки у нового изнеженные, пальцы в дорогих перстнях, а у старого епископа было всего два перстня: один маленький серебряный, с ликом божьей матери, второй и вовсе медный.
Тон у отца Франциска повелительный.
Дал кавалеру руку для поцелуя. Осчастливил? Или принял присягу?
Они медленно пошли меж рядов скамеек от входа в храм к кафедре.
— Слыхал, слыхал я о делах ваших, — сразу и не поймёшь, хвалит или порицает. — Дела ваши славны, а вы, видно, редкий храбрец.
Кавалер кланяется.
— Прошлый епископ, я слыхал, был с вами дружен.
— Отец Теодор был очень добр ко мне, — нейтрально отвечает кавалер. Ему ещё неясно, кто этот новый поп, друг или… никто.
— Говорят, что положение у вас отчаянное. Говорят, что герцог на вас сердит, а граф так и вовсе со свету сжить желает. Интригует против вас, наёмных убийц подсылает. А ещё и дикие безбожники из-за реки покоя вам не дают.
— Положение моё лучше и не опишешь, — говорит Волков, всё ещё не понимая друг перед ним или…
— И со мной, перед благословением на здешнюю кафедру, долго говорил канцлер Его Высокопреосвященства, брат Родерик.
«Ну, конечно, как же без этого хитреца. Без него тут не обошлось».
— И он просил меня, и сам архиепископ просил меня, быть вам тут опорой.
«И что? Ты будешь мне опорой? Или сразу начнёшь дружить с герцогом?»
— Отец Теодор был мне беспримерным другом, — говорит Волков, — я и на вашу дружбу рассчитываю.
— Вполне обоснованно, вполне обоснованно, — кивает новый епископ, — вот только не могу я понять, как вы умудрились поссориться со всей аристократией графства? Может, вы заносчивы и дерзки? Отчего местные господа не принимают вас?
— Со всеми господами я не ссорился. Раздор у меня вышел всего с одним, — дипломатично отвечает кавалер.
— С графом? — догадывается отец Франциск.
— С ним. А уж через него и другие господа стали мне недружны. Также, я думаю, что и война с горцами сыграла здесь какую-то роль. Не хотят местные нобили, чтобы горцы высаживались на этом берегу реки.
— Да, сие может статься, наверное, так оно и есть, — соглашается епископ. — А что же рассорило вас с графом? Говорят, тяжба?
— Именно тяжба, из-за поместья, что обещано моей сестре по вдовьему цензу. Она была замужем за старым графом, и родила ему сына, но уже после его кончины. Новый граф брата не признаёт и обещанное поместье сестре передать отказывается.
— Тяжбы, тяжбы… Обычное дело для наших времён, — понимающе кивает отец Франциск. — Всё благородное сословие погрязло в вечных тяжбах, и нигде нет от этого бедствия спокойствия. Бич не хуже морового поветрия.
Он замолкает, задумывается. Волков тоже молчит. Так молча они доходят до кафедры и лишь там останавливаются. И уже здесь молодой епископ начинает говорить:
— Филленбург просил меня быть вам опорой, но как мне ею быть, коли вы настроили против себя всех людей вокруг? Со многими знатными господами я говорил, все о вас мнения дурного. Говорят, не спокойный вы, яростный, человек вы в здешних землях новый, а фамилий старых, местных, не чтите.
«Филленбург? Это ты так запросто называешь архиепископа и курфюрста Ланна? Видно, Гальдебурги и впрямь высокий род, если так запросто говорят об архиепископе. А насчёт фамилий старых… Так пусть идут они к дьяволу».
Волков не отвечает, думает, что сказать, а епископ продолжает:
— Вам нужно помириться с графом.
— Помириться? — переспрашивает кавалер.
— Конечно, вам с ним не тягаться, он представитель древнего рода.
«Рода отравителей и убийц».
— Ваш же род совсем не знатен, — продолжает поп и повторяет, делая на том ударение. — Совсем не знатен.
— И что же, поэтому мне оставить мысли о справедливости?
