— Про это ты мне говорил.
— А вот баба моя из монастыря уезжать отказывается. Хворая она у меня, руками мается. Пальцы вот такие, — Ёган показывает, какие у жены страшно толстые пальцы, — да все кривые, узловатые, сама ничего делать не может, только молится. Говорит: зачем я вам, только в обузу буду. Так что дом у меня на старшей дочери. А ей уже шестнадцать. Уже сваты приходили. — Тут он добавляет важно: — Из купцов. Не поди кто с улицы. Так что уйдёт дочка, а на кого мне дом оставить, остальные-то трое малые у меня. Может, я вот тут думаю, жену завести?
— Заведи, — Волков кидает ему золотой.
— А это за что? — удивляется управляющий, поймав монету.
— Дочке на приданное.
— На приданное, — Ёган крутит золотой в пальцах, удивляется ещё больше. — А позвали-то вы меня зачем?
— Поможешь мне закопать, — сказал кавалер, похлопав по самому большому мешку.
Из мешка слышится звон монет.
— Я? — удивился Ёган.
— Ты. Не Сыча же мне для этого звать.
— О, — управляющий делает лицо строгим, — для такого дела Сыча я бы звать поостерёгся.
— Вот поэтому я тебя звал, а не его. На улице стемнело?
— Стемнело, но почему я?
— Больше некому, иди оседлай двух коней, лопату найди.
— А почему вы вашего Максимилиана с собой не возьмёте?
— Потому что он со мной едет, а ты тут остаёшься.
— А куда вы едете? — не понимал управляющий.
— Болван, мы с ним едем на войну, я уже завтра отъеду.
— Ах, на войну, — вспомнил Ёган.
— Могу и не вернуться. Юристам, да нотариусам, да банкирам деньги доверять не хочу, тебе их доверю.
— О, Господи! И много тут?
— Много. Если не вернусь, посчитаешь, будешь жене моей и Бригитт выдавать понемногу. Банкиры попытаются долг взыскать, так ты не отдавай ни одной монеты, молчи о золоте. Они попытаются от поместья куски отодрать, но, я думаю, герцог и граф за жену мою вступятся, как-никак родственница. А вот Бригитт тебе придётся помогать. У неё таких знатных родственников нет. Жена её из дома сразу выгонит. Если замуж её никто не возьмёт сразу, так дом ей купишь, или построишь. Чтобы ей с ребёнком маяться не пришлось. Сестру мою тоже не забывай. Хотя она теперь с такой дочерью с голода не умрёт. И себе тоже можешь взять, но бери по-божески и только при большой нужде.
Ёган молчал, смотрел на кавалера, разинув рот.
— Ну, чего молчишь? — спросил у него Волков.
— Ох, думаю… А может, вы кого другого для дела такого найдёте? Деньжищи-то вон какие. Где мне, мужику, с ними управиться? Там всё считать да думать надо, а я и считаю-то плохо.
Волков на пару мгновений задумался.
— Управиться тебе с ними поможет Бригитт и племянник мой, Бруно. Они оба хваткие, но ты всё равно им денег много сразу не давай.
— Ох, хоть бы вернулись, — чешет голову Ёган.
Не шибко, конечно, он умён, но другого человека, которому он мог доверить все свои деньги, у Волкова не было. Бруно ещё молод. Его обмануть могут. Бригитт… А эта может забрать все деньги и уехать, оставив Элеонору Августу с ребёнком без гроша. Уж больно умна и самолюбива рыжая красавица; своенравна, да ещё этой бабьей злой подлостью полна. За счастье своё бабье или счастье своих детей по головам пойдёт, не постесняется. С ней держи ухо в остро. Ёган… И он, конечно, может своровать золото, и его бес попутать может, но всё-таки он самый честный из тех, кто остаётся. И ничего, что умом не вышел.
— Ну, чего ты сидишь, башку чешешь, иди лопату найди и коней седлай.
Выехали в ночь уже. Темень, а у постоялого двора, где горит лампа над входом, люди, много людей. Смех женский, пьяные крики.
— И что, — удивляется кавалер, — тут всегда так людно?
— Всегда, бывает ещё больше. Это те, кому места в кабаке не хватило, — говорит Ёган. — Там за места даже драки бывают. Кабатчик хорошую деньгу зашибает, народу-то к нам много стало ездить, ой как много.
— Много? — опять удивляется кавалер. — Откуда?
— Конечно, много, — объясняет управляющий, — одних поставщиков для вашего архитектора сколько, да подёнщиков, что на него работают. Вы ж всё строите, строите. А теперь ещё и к святому нашему, в часовенку, мощам поклониться, людишки зачастили. Семьями едут, семьями. Целыми возами из Малена и окрестных сёл едут. Говорят, даже из Вильбурга приезжали, но я таких не видал. В трактире завсегда мест не хватает, так мужики ваши им ночлег сдают. Тоже наживаются. А чего же…
— И что, богомольцы да купчишки в кабаке дерутся, да с девками по ночам хохочут? — не верил кавалер.
— Нет, — сразу отвечает Ёган, — дерутся да буянят дуроломы, солдаты ваши, вы же воюете без конца, вот они и при серебре. Гуляют. Чего же не гулять, жизнь-то весёлая.
«Да, у солдата жизнь весёлая. В основном беспросветно тяжёлая, но бывает и весёлая, жаль, что у многих ещё и короткая».
Они доехали до высокого холма за кузней, на северном выезде из Эшбахта, осмотрелись, нет ли кого, и, убедившись в своём одиночестве, прямо на холме закапали в глину тяжёлый мешок с золотом. И поехали домой.
— Что молчишь? — спросил у Ёгана Волков.
— Чудно всё, чудно, что вас встретил. Что теперь тут живу. Хорошо живу, но суетно. Вечно с тревогой живу.
— Так хорошо или плохо, что встретил?
— Хорошо, конечно, хорошо, что встретил вас, господин.
— Больше господином меня не зови. Теперь говори мне «кавалер».
— Спасибо… Кавалер.
Волков протянул ему руку. Ёган крепко жал её. А Волков не сразу руку его отпускал, так и держали они рукопожатие своё. Мужик и солдат. Два столпа, на котором стоит всякое государство. Да и весь мир. А перед тем, как выпустить руку, рыцарь сказал управляющему:
— Коли не вернусь, за бабами моими присмотри и за детьми, если родятся.
— Обещаю, господин… Кавалер, — отвечал Ёган.
Он пришёл совсем поздно, а она не спит. Не хотелось ему этот разговор ночью затевать, но Бригитт словно чувствовала что-то. Сидела в перинах. Волосы прекрасные под чепцом, тело прекрасное под простой рубахой.
— Отчего вы не спите? — спросил он.
— А куда вы с Ёганом ездили?
Трудно с такой жить — всё видит, всё замечает. Кавалер сел на кровать стал снимать сапоги, но перед тем кинул на перину рядом с ней кошель.
— Что это? — сразу насторожилась красавица. Но к кошельку не прикасается.
— Завтра уезжаю.
Она только смотрит на него зло. Губки поджала свои.
— Карл войско выводит послезавтра, но я поеду пораньше, — объясняет он. — В Ланне дела есть.
