— В моём… В моём контракте! — закричал фон Бок раздражённо. — Нет никакого вашего контракта, дело делаем одно, и контракт у всех должен быть один. Один на всех. — Маршал сделал маленькую паузу и после стал выговаривать едко. — А вы сюда на дорогой карете приехали, прямо граф какой, весь в мехах и бархате, при гербах княжеских, да выезд весь ваш на хороших конях.
Волков покивал как бы соглашаясь с упрёками, но как только представилась ему возможность, заговорил:
— Цепь с гербом от князя Ребенрее заслужил я не на бальных паркетах и не за шутки на пиру — получил я её за дело тяжкое вместе с земельным леном. А карету мне подарили благодарные жители города Малена за победу над горцами при Холмах, а люди мои и вправду ездят на конях хороших, но коней тех я им не покупал, на дорогих коней у меня серебра нет, тех коней я брал железом в разных делах, коих в жизни моей было немало.
— Хорошо, хорошо, — примирительно заговорил генерал Беренштайн, — ваше право ездить хоть на карете, хоть на телеге, но не может такого быть, чтобы у вас денег от выданных вам не осталось. На дело сие купчишки собрали пять тысяч золота, нам дали всего три с половиной тысячи. Значит, вам дали полторы.
«Во оно как, купчишки видно ценят меня больше вашего, судя по тому, сколько мне они привезли золота».
— Сумма велика, — продолжал генерал, — у вас должно остаться много лишнего. Вам же надо собрать солдат всего полторы тысячи.
«Останется у меня больше, чем ты думаешь, но то золото не про вас».
— Господа, лишних денег у меня нет, — отрезал Волков.
Фон Бок опять что-то хотел кричать, но фон Беренштайн его урезонил явно по-дружески. Видно, хотел всё решить без ругани, и заговорил спокойно:
— Что ж у вас от ваших денег даже и трёхсот гульденов не осталось? Хоть триста золотых у вас есть?
«Хоть!? Хоть триста золотых!?»
Для этих проходимцев триста злотых монет были мелочью, для Волкова же это было «целых триста золотых». Он на четыре сотни золотых, что добыл в Хоккенхайме, жил всё последнее время, да ещё и войну вёл.
— Нет господа, у меня нет денег, я всё подсчитал, всё раздал на дело, а лишние…
— Ну? И куда же вы дели лишние? — зло спрашивал маршал, тряся белой бородой.
— У меня были долги, я их раздал, — соврал Волков.
Нет, делиться своим золотом с этими проходимцами он не собирается, это уж точно.
Фон Бок аж вскочил:
— Имейте в виду, полковник, что как приведёте свои войска к смотру, так пересчитаю все телеги и котлы, пересчитаю каждого вашего солдата, каждого сапёра. И перечту все их контракты… И сочту каждую лопату, каждый гвоздь в подкове всех купленных вами лошадей. Не дай вам Бог, если не досчитаюсь того, что должно быть в вашем контракте с жидом Коэном! — он стучал пальцем в стол. — Не дай вам Бог!
Волков смиренно молчал. Но как бы его ни пугали, как ни кричали на него, никаких денег он им обещать не собирался, ни при каких обстоятельствах он денег бы им не дал.
— Идите уже, идите, — с кислой миной на лице махал ему фон Беренштайн, желая закончить этот неприятный для всех разговор.
Кавалер в который раз поклонился.
Глава 4
Ужин для офицеров маршал фон Бок дал такой, что капитану Рохе не хватило мяса. Пока он усаживался, пока мостился со своей деревяшкой, так с блюда, что стояло перед ним, все куски жареной свинины разобрали. Волков и Брюнхвальд посмеялись над Рохой, когда тот искал вилкой, что бы ему наколоть среди мясных остатков на подносе. И с другой едой, с вином было почти также, единственное, чего было в изобилии, так это пива и хлеба. Пива было много, хоть упейся. Оно ж недорогое.
Смеялись. А смех-то был невесёлый. Волков рассказал своим офицерам о разговоре с маршалом и генералом. И Брюнхвальд сказал:
— Дайте мне контракт, кавалер, я почитаю и подгоню всё так, что комар носа не подточит. Не к чему им будет прицепиться.
Волков соглашался и кивал. Да, Карл был педантичный и скрупулёзный человек. Настоящий капитан-лейтенант. Раз он говорил, что всё будет соответствовать контракту, значит так оно и будет. А вот Роха глядел на всё иначе:
— Дело дрянь, — говорил он с многозначительным видом, — невзлюбили, значит, нас отцы-командиры. Теперь хлебнём мы юшки.
— Чего ты? — спрашивал его Волков.
— Коли пойдём в атаку, так поставят нас в центр. А коли будем стоять в обороне, так фон Бок поставит нас на самый опасный фланг, а может и вовсе под пушки, — пояснял Скарафаджо.
— А вы бы куда хотели, капитан? — интересовался у него Брюнхвальд.
— В резерв, — сообщил Роха со смехом.
— Стрелкам в резерве не бывать, — напомнил ему капитан-лейтенант.
Впрочем, хоть и плох, скуден был ужин у жадного маршала, но зато за пивом они потихоньку перезнакомились со всеми офицерами. Особенно хорошо стало всем, когда сам фон Бок, извинившись, отправился спать. Тут уже стали господа вставать из-за стола, подходить разговаривать. Узнавать, где и с кем служили, под чьими знамёнами бывали. Так до самой ночи и проговорили за пивом.
Утром, ещё до рассвета, кавалер со всеми своими людьми уехал из Нойнсбурга. Готовиться, чтобы к первому мая сюда вернуться и привести с собой всех нанятых людей в полной для похода готовности, и чтобы всё было согласно контракту. И ехал он, ни о чём не жалея, чёрт с ним, с фон Боком и его неудовольствием. И мужиков он не боялся ни секунды, с их загадочным командиром и его железной рукой. Главное, что дело это ему даст большую передышку в деньгах.
Да, золото было главным. Шестьсот золотых монет, что он рассчитывал получить с дела чистыми, перевешивали всё остальное.
И снова в Ланн он не заехал, надо было бы проверить, как живёт Агнес, да некогда ему было. Торопился он домой. Там в его доме всякое могло без него случиться. Всякое. Вот не верил он в благоразумие госпожи Ланге. А уже от Элеоноры Августы или от Брунхильды благоразумием так и вовсе не пахло. Всегда от них лишь вздорностью, ретивостью да капризностью пахло. Поэтому он и торопился. Боялся, что эти дуры в глупых своих раздорах ещё «племянника» ему не сберегут.
Но всё было слава Богу. Когда уезжал он, Бригитт провожала его с лицом недовольным, а тут выбежала на порог радостная, кланялась ему, щебетала что-то.
У Элеоноры Августы заметно подрос живот, а вот графиня так стала в боках тоньше, платья стала носить по фигуре и к ней снова стала возвращаться её стать, что сводила с ума мужчин.
Заметно похорошела Брунхильда за десять дней, что его не было. Когда он пришёл увидеть дитя, Брунхильда встала рядом.
— И как съездили? — сразу спросила она тоном, что никак не назовёшь добрым.
— Слава Богу, — отвечал кавалер, бережно беря ребёнка на руки.
— Что, воевать будете?
