Кавалер стал читать списки дальше.
— Шерстяного сукна и войлока на шесть тысяч монет? — опять не верил он.
Он опять пристально глядел на солдат.
— Господин, так хоть сами сходите проверьте, два амбара под самую крышу сукном набиты, и сукно всё отличное.
— Хорошее?
— Отличное, господин, не нашей работы, у нас так не ткут и не красят, с севера оно привезено. Чтоб мне лопнуть. И лежит всё сырое, гниёт, мужики — дураки беспечные, разве они добро сохранить могли? Разбойники, одно слово. Его побыстрее продать надобно или раздать нашим, — говорит один из корпоралов.
— Коли гниёт, так вытащите его немедленно на солнце, и если людям нашим оно по вкусу придётся, так раздайте по-честному, но не всё. Купчишки сукно видели уже?
— А то как же, видели, везде снуют проныры, от них, как от клопов, разве избавишься? — говорит седовласый солдат.
Волков положил бумаги на стол:
— Восемь сотен сёдел со стременами, уздечки к ним, потники, попоны… Все это есть? Полторы тысячи шлемов хорошей работы, кирасы, наплечники…
— Латные рукавицы, поножи, кольчуги, стёганки, всё, всё как написано, даже дюжина пар перчаток латных имеется, — подтвердил самый молодой из солдатских делегатов. — Я сам всё пересчитал.
— Значит, насчитали вы всего трофеев на пятьдесят четыре тысячи талеров земли Ребенрее?
— Истинно так, господин, — отвечал за всех корпорал с бакенбардами. — Там одной церковной утвари битой и корёженой целый амбар, серебро там… иконы, бронза всякая. Не один приход подлецы разорили.
«Надо бы взглянуть, не продавать это как лом. Утварь для храмов вещь не дешёвая».
— Но думаем начать продажи с лошадей, чтобы на них фураж не изводить. Купчишки уже к конягам присматриваются, — продолжал один из корпоралов.
Да, раньше Волков и сам так поступил бы, но теперь всё было иначе.
Теперь ему нужны были и кони, и телеги.
— Потом провиант продадим лишний: мёд, да масло, да жир с солониной, — продолжал солдат. — Муку нужно продать, лежалая она, с червяком уже.
И это было разумное решение. Раньше. А теперь кавалер не знал, сколько людей ему придётся вести в своё имение. Может, помимо войска, ещё тысячу мужиков, баб и детей. А бабы и дети как солдаты ходить не умеют, это солдат пешком отсюда до его Эшбахта дней за пятнадцать дойдёт; если сильно надо будет, ноги в кровь, но и за двенадцать дотопает. А баб с детьми бегом не погонишь. Они туда месяц будут тащиться, и весь месяц их нужно будет кормить. И еду им везти. А эти пришли, стоят в нетерпении и уже готовы коней распродать, провиант распродать, телеги опять же. А ему потом покупать, что ли, всё обратно?
— С конями пока повремените, — говорит полковник. — Мёд продавайте. Сукно, муку самую плохую, что там у вас ещё есть, а коней, телеги, палатки и хороший провиант пока не продавайте.
Солдаты смотрит на него, кто с удивлением, а кто и с подозрением: что это, мол, полковник задумал? Видя это, Волков и говорит:
— Половину своей доли в добыче, половинную порцию первого офицера отдаю в пользу нижних чинов.
Лица солдатских делегатов вытягиваются, не ожидали они такого, это очень щедрый дар.
— Отдаёте половину своей доли младшим чинам? — переспрашивает седой корпорал на всякий случай: вдруг послышалось.
— Да, вы достойны награды. — подтвердил кавалер.
— Вот за это спасибо, господин полковник, — старший из корпоралов кланяется.
За ним кланяются и другие:
— Спаси вас Бог, господин полковник.
— Уж ребята порадуются, как узнают.
Глава 19
Лагерь мужиков был намного больше, чем его лагерь на той стороне реки. Больше и богаче. Но кавалер уже думал о возвращении домой. Два воза с роскошью, что подарили ему горожане из Ламберга, и все возы с добром из дома Железнорукого он этим же днём отправил в свой лагерь, к капитану Пруффу, чтобы потом меньше телег переправлять через брод одновременно. И отправил вторую роту капитана Хайнквиста туда же. Для охраны и своего лагеря, и своего добра в нём.
А к вечеру позвал к себе Максимилиана и сказал:
— Возьмите, друг мой, десять человек из моей гвардии и езжайте к мосту на Ламберг.
— Хорошо, и что там мне сделать? — спрашивал знаменосец.
— Там должен быть человек…, - Волков чуть задумался. — Имени я его не знаю, и лица не знаю. Но он должен там меня ждать.
— А где он вас ждёт?
— Не знаю, обыщите окрестности вокруг моста или под мостом поглядите.
— А если не найдём?
— Ну, не найдёте так не найдёте, как темнеть начнёт, так возвращайтесь.
Как Максимилиан уехал, он пешком пошёл по лагерю с одним лишь Фейлингом. До реки собирался дойти. А солдаты, что встречали, его сразу начинали славить.
— Эшбахт!
— Виват господину полковнику.
— Инквизитор!
— Инквизитор!
— Длань Господня!
Видно, весть о том, что полковник отдаёт часть свой доли, половину своей доли нижним чинам, произвела на солдат впечатление.
— А солдаты вас любят! — тихо и чуть с завистью говорит ему молодой оруженосец Курт Фейлинг.
Волков не отвечает.
«Недели полторы назад они на алебарды и копья меня поднять мечтали за то, что заставлял их строить лагерь ночью, а теперь любят! Конечно, при такой-то добыче».
Приходилось ему отвечать, кивать, махать рукой. Но, честно говоря, не любил он всего этого. Одно дело, когда славят перед боем, или в бою, или после случившийся только что победы, то для вдохновления людей хорошо. Так же неплохо при въезде в город, то для дела нужно, для репутации, да и само шествие красивое к этому уместно, а тут из-за того, что денег солдатам пожертвовал…
Так, отвечая на приветствия солдат, они добрались до реки, почти до берега, на то место, где Рене держал пленных. И капитан Рене, и брат Ипполит были как раз там.
Стояли разговаривали, и Рене, кажется, уже не злился на монаха, хоть был ещё хмур. Увидев полковника, сразу пошли ему навстречу. И все вместе пошли среди пленных, при этом Волков разглядывал их. Люди были замызганные, отощавшие, битые. В одежде рваной. На женщинах так и вовсе лохмотья. Люди смотрят на него с робостью, с опаской, его узнали. Замолкают при его приближении.
— Инквизитор, — шепчет женский голос у него за спиной.
Что ж, путь боятся, это хорошо. Он рассматривает всех их, спрашивает у монаха:
— Ну что, много народа хочет вернуться в истинную веру?
— Да почти все, — буркнул Рене.
