Почерк этот вспомнить сразу не мог, пока в текст не вчитался. Писал ему богатый его родственник. И писал Дитмар Кёршнер вещи пренеприятнейшие. Писал, что пришло в городской совет от Его Высочества письмо, в котором курфюрст выказывает недовольство нынешним бургомистром. «И бургомистр, — писал родственник, — как узнал про это, тотчас подал в отставку, а совет его отставку принял, даже прений не было, единогласно. А ещё было в письме высочайшее повеление и гласило оно: „кавалера Фолькофа фон Эшбахта и людей его в город не допускать. Ворота перед ним и людьми его закрывать. Торговли и дел других всяких с ним и людьми его не вести, ибо кавалер сей смутьян и ослушник“. И сие пожелание герцога тут же было передано командиру стражи».
Дальше он читать не смог.
Гюнтер тут подал ему блюдо с куском печёной говяжьей вырезки, с травами и кореньями, с тремя соусами. А он даже и не взглянул на еду. Глаза у генерала кровью налились, а от лица кровь отступила, губы поджал, руками за край стола взялся, сидит в темноте такой, что глядеть страшно.
Вот о чём «сестра» Брунхильда не писала, вот о чём не знала она. Вот зачем граф к герцогу ездил, не герцог это придумал. То задумка графа. По сути, граф его тыла лишает; с купцами из Фринланда, а значит, и со всем Фринландом, у него отношения дурные, во славу архиепископа, а теперь ему ещё и от Малена отказано. Теперь он даже и не знает, куда и бежать, случись беда. Куда жену с Бригитт отправить. И такая злость разом на него навалилась, что будь тут хоть какой-нибудь недруг, так убил бы его немедля, и не думал бы ни о чём, а лишь упивался бы смертью и кровью. Он даже правой рукой проверил, при нём ли меч его обломанный.
А пока ярость его не иссякла, вдруг боль пришла, что впервые совсем недавно мучала его. Родилась она опять в груди, и по руке по левой прострелила до самой ладони, до кончика безымянного пальца. Быстрая, острая, резкая. Аж в глазах побелело, несмотря на ночь чёрную. Не вдохнуть не выдохнуть! Перетерпел он первый приступ и схватил стакан с вином, стал пить, выпив всё до дна, не дожидаясь денщика, налил себе ещё и опять всё выпил. И сидел некоторое время, правой рукой левую растирая, ждал, пока боль утихнет. А боль сразу не отошла и теперь больше бередила грудь, и от неё всё ещё дышать было тяжко. Пришлось посидеть, потерпеть. Но ему-то не привыкать, он и не такую боль переживал. Пережил и сейчас ещё в силах. Видно, вино помогало, сначала острота пронизывающая отпустила, а потом и вздохнуть он смог, боль лишь в руке отдавалась временами.
Злоба, от которой мутнел рассудок, отошла вместе с болью, теперь ум его был ясен, теперь он думать мог.
Поначалу хотелось горожан Малена проклясть, но что толку, холопы жалкие, чего от них ждать. Был бы город свободным, так ещё о чём-то можно было с ними говорить, а если герцог сеньор города… Нет смысла. Герцог… Да, этот человек не был ему другом, но не был врагом. Герцогу всякий сильный человек нужен. Тем более, который успешен в войнах. От такого ни один сюзерен никогда не откажется. С герцогом он ещё мог договориться и помириться. Тем более, что при дворе герцога и у Волкова друзья были. И Брунхильда, и канцлер, и барон фон Виттернауф поможет по старой памяти. А вот кто действительный враг, так это граф Мален. Волкова в город не пускать — то граф придумал, не иначе. Мелочный, ничем не брезгующий, перчатку не бросит, войны не объявит, но будет пакостить по мелочи, не хуже хорька в курятнике.
«Подлец, подлец! Фон Клаузевица убил и продолжает подлости свои, не уймётся никак. Нет, ни пощады, ни чести ему не положено, для мерзавца всякая кончина хороша будет, даже бесчестная».
В эту минуту участь графа была решена, так как ещё раз Волков убедился, что двоим им с графом в одном графстве не ужиться.
Чтобы не дожидаться новой волны ярости и злости на графа, он взял второе письмо. И не узнал почерк поначалу и снова узнал автора, лишь когда начал вчитываться. Писал это купчишка Гевельдас из Фринланда. Волков только сейчас узнал, что купчишку зовут Иеремией. И писал Иеремия Гевельдас, что купцы Фринланда прознали про победы господина и тому рады. Думают, что теперь-то господин с ними рассчитается.
«Как же мне с ними рассчитаться, если господин их, князь и архиепископ Ланна, просит и дальше их притеснять?»
Теперь купцы с Гевельдасом ласковы, бить его и дом его спалить не обещают. И тут Волков понял, что купец Иеремия Гевельдас болван, писал ему о всякой чепухе поначалу, а о главном стал писать только под конец письма.
«А вчера был я в кантоне и говорил с другом с нашим, — кавалер сразу вспомнил писаря казначейства кантона Франса Веллера. Вспомнил, насторожился и стал читать дальше. — А он и сказал мне, что был у них накануне секретарь кантонсрата (совета кантона), и сей консулат постановил, и ландаман (выборный губернатор) с тем решением согласился, что быть сбору ополчения со всего кантона.
И на то казначейству выделить денег. Собрать решено тысяча восемьсот человек с двумя сотнями конных людей благородных и обозом, и денег на то велено выдать четырнадцать тысяч двести талеров. А городу Арвен дать из арсеналов своих две пушки с офицером, с пушкарными людьми, зельем и ядрами для боя. Также для похода взять по сто десять телег и сто десять меринов для обоза со всех сёл, коммун и городов земли по-честному.
Людям всем собираться и вставать лагерем у селения Мелликон. Припасы фуражные и провиант свозить туда же.
Также велено звать в помощь тысячу четыреста человек с офицерами, арбалетчиками и барабанщиками из земли Эйпенцель, на то денег дать восемнадцать тысяч талеров. Также звать в помощь добрых людей из земли Таффенхаузен, восемьсот человек с офицерами, арбалетчиками и барабанщиками, и дать им денег девять тысяч шестьсот талеров. Просить всех этих добрых людей к себе для работы воинской на два месяца. И выдать им, как водится, половину денег вперёд. А коли не будет денег в казне, так взять денег у честных торговых людей. Также изыскать четыре тысячи талеров на обоз и инструменты и припасы разные. И восемь сотен монет на оплату лодок и барж. („А, значит, не защищаться вы надумали! Думаете в Эшбахте высадиться.“) Все полезное для дела свозить в лагерь у Мелликона. („Поближе к берегу, поближе к месту погрузки.“) Приготовлениям этим должно быть законченными к пятнадцатому июля».
Волков отложил письмо.
«К пятнадцатому июля… Значит, у меня всего полтора месяца».
Как это ни удивительно, но прочитав это письмо, ни злобы, ни ненависти он не почувствовал. Горцы есть горцы, враги они, чего ещё от них ждать? Напротив, он вдруг почувствовал себя даже лучше. Он ждал, что раньше или позже, но ему с ними ещё дело разрешить придётся. И миром никак то дело не разрешалось. Просто он не знал времени, когда быть войне, а тут и время определилось. Он снова взял письмо… А денщик, это увидав, сказал:
— Господин, еда-то остыла совсем, вы бы съели её.
Волков взглянул на тарелку с мясом, на соусы, на хлеб и отодвинул от себя поднос, отвечая:
— Можешь съесть, но сначала найди мне капитана Дорфуса.
