Молочники и булочники, что на рассвете обходят своих заказчиков, разнося товар, были тому удивлены, что на улице Форели, прямо за монастырём Святых Вод Йордана, собралось много всяких военных людей. А ведь солнце ещё не взошло.
Видно, слухи разнеслись по городу, что славный кавалер собирается набирать себе выезд. Оттого ещё до рассвета к его воротам стали собираться молодые люди на конях и при железе.
С некоторыми были боевые слуги-послуживцы. И почти со всеми пришли их отцы.
Агнес разбудила кавалера со словами:
— Господин, люди собрались, всю улицу забили, вас ждут.
— Люди?
— Те, которых вы обещали смотреть себе в свиту.
— Не в свиту, а в выезд, — уточнил кавалер, вставая с постели.
Он на удивление хорошо себя чувствовал, несмотря на излишества на званом ужине. Он посмотрел на девушку.
— Что вы? — спросила она и уже готова была выполнять всякое его пожелание.
— Не болит ничего, — сказал он. — Удивительно сие, но когда ты рядом, так все хвори мои отходят.
— Пойду распоряжусь завтрак накрывать, — сказала она, довольная тем, что господин это понимает. Девушка даже нос вздёрнула от гордости.
— Вели накрыть стол во дворе, буду завтракать и смотреть людей.
А у ворот вышел шум, видно, не поделили очередь. Чтобы впредь прекратить всякую брань и свару у своих ворот, Волков вышел на улицу сам. И вовремя. Пылкие молодые люди уже стали хвататься за оружие.
— В чём дело?! — крикнул генерал. — Что за склоки у моего дома?
Люди сразу замолчали, стали ему кланяться. Зеваки, что пришли поглазеть на скопление молодых военных, тоже.
— Дозвольте сказать, господин, — вежливо и с поклоном начал один молодой человек лет семнадцати, что был одет весьма небогато. Из доспехов на нём была лишь стёганка и старенькая кираса. И меч у него был, видно, дедовский, с простой незатейливой гардой, как и у меча Волкова.
— Говорите, — разрешил генерал.
— Я Юрген Кропп фон Эльбен, пришёл сюда два часа как, был у ваших ворот первый, а этот… господин… хочет пройти вперед меня.
Господин был вооружён отменно, отличный доспех на три четверти, самых последних мыслей лучших оружейников. И этот господин тут же нашёлся, что сказать.
— Я Фердинанд Гебельман, мой род старше рода Кроппов, мы и на городских шествиях идём впереди Кроппов, и на городских пирах сидим выше. Посему я и просил его пустить меня вперёд.
Волков взглянул на него довольно холодно и вспомнил, что пировал как-то с отцом Фердинанда Гебельмана как-то раз, после того как вернулся из Фёренбурга. Но теперь это не играло никакой роли.
— Я знаю вашего батюшку, — сказал генерал, и от этих слов молодой Гебельман приосанился, стал на соперника орлом поглядывать, но кавалер продолжал, — батюшку вашего знаю, а вас нет. На пирах сижу я не часто, а шествую ещё того реже, и посему людей я ценю не за титулы и знатность фамилии, а за крепость духа и остроту ума. И, значит, все, кто пришёл раньше вас, пойдут раньше вас. Сержант!
— Я здесь, господин генерал, — сразу откликнулся сержант Вермер.
— Проследи, чтобы всё было тихо и никаких распрей не было, а не то эти пылкие воины ещё устроят поединок у ворот моего дома.
Он повернулся к Юргену Кроппу:
— Раз пришли первым, так прошу вас войти. Только и коня своего захватите.
Тут Фердинанд Гебельман едко хмыкнул, а Кропп, бросив на него взгляд, смущённо сказал:
— Господин, у меня нет коня.
Волков, который уже готов был войти в свой двор, остановился:
— И как же вы думаете быть в выезде моём без коня? Уж не бегом ли поспевать собирались за мной?
Все вокруг стали смеяться, потешаться над молодым человеком.
А тот покраснел и стал сбивчиво говорить:
— Может, при вас… должность какая будет, чтобы… без коня…
Волков посмотрел на этого волнующегося человека. Вспомнились ему сразу Хилли и Вилли. В первый раз, когда их увидал, те были ещё более жалкие.
— Хорошо, заходите, — произнёс он и пошёл в свой двор.
Он уселся за накрытый для него столик. Агнес взялась сама ему прислуживать. А за его спиной встали сержант Хайценггер и господин Фейлинг.
Юрген Кропп фон Эльбен остановился в трёх шагах от стола.
— Ну, говорите, зачем хотите пойти в ремесло воинское? — спросил кавалер, глядя, как из шипящего ещё жира Агнес вытаскивает и кладёт ему тарелку колбасы, а кухарка-горбунья приносит и ставит на стол свежесваренный кофе в маленьком медном котелочке.
— Решил, что только это ремесло мне подходит.
— Славы ищете или богатства? — с усмешкой интересовался кавалер.
— Это уже как Бог одарит, — отвечал молодой человек. — Но хотелось бы и того, и другого.
— Бог не очень милостив к люду солдатскому, — продолжал генерал, — богатство достаётся немногим, а слава так и вовсе единицам, всех их по пальцам можно пересчитать. А тяжести воинского ремесла беспримерные, ни один мужик так не трудится, как трудится солдат. Ни один господин так не отвечает за вверенных ему людей, как офицер. А всех их при том увечат и убивают, и ни за каким доспехом, ни за каким чином не спрячешься от ран или смерти. Три молодых человека пришли ко мне пару лет назад, так двое из них уже убиты.
— Всё равно, другого для себя не мыслю, в жизни мирной у меня путей нет, — твёрдо произнёс молодой человек.
Волков молчал, думал, а тут вдруг взял на себя смелость не кто иной, как Курт Фейлинг:
— Возьмите его, господин генерал. Сдаётся, что этому горемыке и пойти больше некуда. Беден, сразу видно.
— И куда же я его возьму? — кривился Волков.
— Так пусть к капитану Рохе идёт, ротмистру Вилли будет другом, а то он часто грустить стал после того, как ротмистр Хилли погиб.
— Грамотны? — спросил Волков.
— Грамотен, счёт хорошо знаю, пишу бегло, молюсь и читаю на языке пращуров.
— Ладно, — Волков стал резать колбасу, — дня через три-четыре тут будет моё войско, найдёте капитана стрелков Роху. У него в ротах есть ротмистр Вилли, пойдёте к нему юнкером. Жалование будет сержантское. Если он вас согласится оставить, значит, останетесь. Всё будет зависеть от него. И от вас. Лености, трусости и снисходительности к делу он не потерпит. Имейте в виду.
— Спасибо, господин, — обрадованно произнёс Юрген Кропп фон Эльбен и поклонился.
— Теперь говорите — господин генерал, — поправил его Фейлинг.
— Да-да, — тут же согласился Кропп. — Спасибо, господин генерал.
В то утро он посмотрел два с лишним молодых десятка людей. А взял всего лишь семерых.
