— Что случилось, господин Эшбахт?
А Волков лишь повторил вопрос, обращаясь к барону:
— Барон фон Дениц, это вы убили монаха-отшельника, что жил на границе наших с вами владений?
— Да, это я его убил, — спокойно и даже легко отвечал барон, он сказал это так, словно признался в поедании отбивной.
— Господи, Господи, — крестился отец Семион. — Но за что же вы его убили, господин барон? Может, по несчастной случайности?
Волков посмотрел на монаха и едко заметил:
— По несчастной случайности барон разорвал его на куски, которые мы собирали по округе.
А фон Дениц продолжил всё с тем же своим спокойствием:
— Убил я его… Ну, потому что он попался мне под руку… Впрочем, я давно собирался его убить.
— Но за что же? — ещё больше удивлялся отец Семион. — Он же был святой, безобидный человек.
— Безобидный? — тут фон Дениц даже засмеялся. — А небольшое кладбище за домом этого безобидного человека вы видели, святой отец?
— Кладбище? — удивлённо перепросил брат Семион.
— Да-да, кладбище, такое маленькое и уютное, с небольшой такой оградкой. Оно было прямо за его домом.
— Видели, — отвечал кавалер.
— Откуда же, по-вашему, оно взялось, раз он был такой, как вы изволили выразиться, безобидный? — продолжал барон.
— Так вы же сказали, что он запирал себя в клетке, прежде чем стать… зверем.
— О да, — говорил фон Дениц, он сложил руки на груди и, кажется, был доволен тем, что его слушают, что может всё это теперь рассказать, Волкову казалось, что он торопится говорить, даже немного бравирует всем тем, что рассказывает. И барон продолжал: — Первый раз я его там и увидал, он как раз сидел в клетке и выл. Это было раннее утро, я поехал убить поросёнка себе на обед, как раз была весна, их вокруг было полно, вы же знаете, сколько там кабанов вокруг. А Рёдль отстал от меня по дороге, и я, подъехав к его лачуге, услыхал этот тоскливый вой, туман тогда стоял, солнце едва всходило, и мне, признаться, было от того воя не по себе, все знали, что тут обитает зверь, все о том только и говорили. Мне бы убраться оттуда, но я даже наедине с собой не желал праздновать труса. Пошёл в ту лачугу, чёрт меня дёрнул. И там в темноте его и разглядел. Увидел, как он превращался из зверя обратно в человека, хотел проткнуть его и стать победителем зверя, но пока я его рассматривал, он стал человеком. Худой был, жалкий. Мокрый весь, к коже щетина выпавшая липла. Ещё и смотрел так жалостливо. Я и не стал его убивать. Решил поговорить. А потом, может, отвезти в Мален, отдать его попам. Лучше бы я его тогда зарезал, — барон замолчал.
— И давно всё это было? — спросил кавалер.
— Семнадцать лет назад, — сразу ответил барон.
Кавалер и отец Семион переглянулись, оба были удивлены, барон не выглядел старше тридцати лет.
— И сколько же вам тогда было? — спросил Волков.
Фон Дениц усмехнулся, заметив их недоумение:
— Вот и я так же удивлялся, когда этот ваш безобидный человек сказал мне, что разговаривал с моим дедом, который погиб в битве при Гейнфильде, что была за десять лет до моего рождения.
— Ничего не понимаю, — тихо произнёс отец Семион. — Отшельник был вовсе не стар, как он мог говорить с вашим дедом за столько лет до вашей встречи?
— И меня это также тогда удивило, теперь-то я знаю, что звери живут очень, очень долго, — продолжал барон. — Ваш отшельник ещё сорок лет назад бедокурил в этих местах, он тогда был мелким купчишкой, без крыши над головой, а лишь с одной ручной тележкой разъезжавший по округе. Ездил тут, по пустошам, оставляя после себя кровищу да куски тел. А как на него стали думать, так подался отсюда прочь и вернулся через много, много лет тихим и праведным монахом.
— И вы не убили его? — спросил кавалер. Он оглядывался и видел, что всё внимание его солдат, а также проезжавших мимо мужиков приковано к ним. А со стен замка, помимо господина Верлингера, смотрят ещё и дворовые, и солдаты, и пара господ из выезда барона. Смотрят и ждут, чем эти разговоры закончатся.
— Нет, слишком много говорил с ним. А он был прекрасный рассказчик. Он многое знал. Он бывал в разных странах. И я стал приезжать к нему, часто просил его приехать ко мне. Все тогда удивлялись моей набожности, которой прежде не было.
— Неужто он нашёл, чем вас искусить? — спросил отец Семион.
— Нашёл. Да, нашёл. И я, по глупости своей, захотел узнать…
— Узнать, каково это не стареть? — спросил кавалер.
— Да, я не хотел стареть. Я думал, что сто лет молодости мне понравятся. А ещё я хотел узнать силу.
— Силу?
— Да, небывалую силу, нечеловеческую. И я попросил его… принять меня. Сам попросил, хотя уже знал, что людишки опять стали в округе пропадать.
Волков тем временем, изнемогая от жары, подозвал к себе Максимилиана, жестом просил у него флягу с вином и, взяв её, стал с удовольствием пить и слушать рассказ барона, Максимилиан же не отъехал после этого и тоже слушал, раз барон больше не гнал его.
— И что же это за сила такая? — уточнил святой отец.
— О! — барон говорил это, вспоминая, а вспоминал он с видимым удовольствием. — То не объяснить простыми словами, разве птица может рассказать бескрылому о полёте? Ну разве вот что поможет: я мог от полуночи в самую короткую ночь отсюда добежать до Малена, на обратном пути заскочить в вашу землю, Эшбахт, добежать до реки и до рассвета вернуться к своему замку, и всё это не остановившись ни разу, не задыхаясь от бега, не боясь себя загнать.
Волков смотрел на него и уже начинал думать, зачем этот человек всё это рассказывает, словно похваляется перед ним, стоя здесь, на дороге, прямо на жаре. Уже и конь кавалера стал потряхивать головой, водить ушами, топтаться на месте — верный признак, что пить хочет.
А барон всё не унимался:
— И этой силой словно упиваешься, и голод тебя мучит неотступно, и запахи, запахи тебя ведут лучше всякой дороги, и не важно тебе, скот это или человек, а уж если найдёшь себе пищу, то нет ничего вкуснее горячего мяса с кровью. Ничего.
Кавалеру всё это слушать надоело — как только попы выслушивают покаяния? — впрочем, рассказ барона на покаяние совеем не походил. И чтобы хоть как-то остановить рассказ, кавалер и спросил у барона:
— А голову дружка вашего Рёдля вы сожрали? Мы голову его так и не нашли.
Отлично спросил, как хлыстом полоснул фон Деница. Барон осёкся, посмотрел на Волкова недобрым взглядом и ответил:
— Нет, голову его я не ел и убил его случайно. Он был мне большим другом…
— Знал о ваших проделках. Ясно. И как же так вышло, что вы его убили? Друга-то?
— Я ранен был у оврагов, рана была весьма тяжела, думал, помру, глаз уже не видел ничего, а кровь вся из раны так и текла в глотку, текла и никак не останавливалась, прилечь было нельзя, сразу начинал кровью захлёбываться своей же…
