Купцы и советник ждали его в большой, хорошей комнате, где ему предложили кресло и вино. В кресло он сел, бросив на пол подле себя мешок с серебром так, чтобы оно как следует звякнуло. Пусть купчишки знают, что у него есть. А вот от вина отказался, сославшись на утро.
— Господин фон Эшбахт, общение наше не должно быть продолжительным, — заговорил толстяк, — сами понимаете…
— Понимаю, понимаю, — отвечал Волков. — Знаю, что ваша репутация может пострадать, если кто в ваших землях узнает, что вы встречаетесь со врагом кантона Брегген. Поэтому буду краток, — он указал на мешок, что лежал рядом с креслом. — Тут две тысячи монет Ребенрее. Прошу вас, господа, взять их и употребить на дело.
— На какое же? — спросил лесоторговец Плетт.
— И вам, и мне вся эта распря ни к чему, нам с вами торговля нужна, нам нужен ваш лес и ваш уголь, а вам, уверен, по душе будет мой овёс и мой ячмень. Поэтому нам нужен мир.
— Мир? — купцы стали переглядываться, и в их взглядах Волков читал явственно: что за вздор он несёт? Перепугался, вот и просит мира.
Да, именно так купчишки и думали. Они были уверены, что кантон его одолеет. И тут Фульман спросил с этакой вальяжностью важного человека, который из вежливости да боголюбезной скромности снизошёл до просителя:
— И что же нам делать с этими деньгами? Уж не подскажете ли?
«Свинья, лавочник, силу почувствовавший. Эка спесь из него прёт, говорит и через губу не переплюнет».
— Здесь две тысячи, употребите их на дело, уговорите совет отвести войну со мной, и ещё вам восемь тысяч дам для того. Скажите, что не выгодна вам война. Выгоден мир.
— Мы и сами знаем, что нам сказать надо будет, — заносчиво произнёс Плетт. — Только боюсь, что никто нас не послушает, уж больно много обид вы нам нанесли.
А вот советник Вальдсдорф говорил с почтением, потому как был умнее своих товарищей:
— Вы уж простите нас, господин фон Эшбахт, но сейчас наши предложения о мире с вами в совете кантона будут неуместны. И будут даже глупы, господин Плетт прав, уж очень много обид вы нанесли нашей земле. И совет земли выделил уже деньги на войну, разве ж её теперь остановить?
«Вот тут ты, толстяк, прав, коли деньги на войну есть, так войне быть, наёмники деньги никогда обратно не отдадут».
— А ещё наш новый консул, — всё так же высокомерно продолжал Фульман, — сам господин Райхерд. Он человек твёрдый и непреклонный.
— Райхерды род в нашей земле древнейший, — подтвердил Вальдсдорф, — он не отступит. И посему просьбу вашу мы исполнить не можем.
— Жаль, — сказал кавалер, беря мешок с деньгами и вставая. — А ведь я мир вам предлагал, господа.
Купцы и советник снова переглядывались, и снова в их взглядах была насмешка над ним.
— Мы ничего не можем сделать, — повторил толстяк, разводя руками и изображая сочувствие на круглом лице.
Волков шёл на улицу, неся в руке мешок со своими деньгами. Купчишки денег не взяли! Виданое ли дело? Да ещё отказали с насмешками. Но разочарован он не был. Нет, не был.
Идя предлагать мир, он был уверен, что купчишки смеяться над ним станут. Так и вышло. Были они и высокомерны, и заносчивы.
И это было хорошо. Хорошо. Потому что поганые лавочники уверены, что кантон его одолеет. Уверены так, что имущество своё поставить на победу родной земли могут. А значит, они, купчишки, первые в мире шпионы и соглядатаи, о его планах, о его приготовлениях ничего не знают. Знали бы — так заносчиво себя не вели бы.
Ещё раз поговорив с купцом Гевельдасом и ещё раз пообещав ему казни и муки, если он не сыщет нужных барж, поехал на свой берег. Не успел вылезти из лодки, как по причалам к нему уже бежал и на ходу кланялся архитектор господин де Йонг.
— Вот как кстати я вас увидел, господин генерал, — говорил он, подбегая. — Поздравляю вас с таким знатным чином.
— Да-да, спасибо, друг мой, — у Волкова сил уже не было говорить, он даже не поел у купца, хоть тот его и приглашал. Но с молодым архитектором нужно было перекинуться парой слов.
— Госпожа Ланге только что говорила со мной, сказала, что задумали вы строить дом на берегу реки.
— Да, — отвечал кавалер, устало усаживаясь на сложенные на пирсе мешки, чтобы дать ноге отдохнуть.
— И когда же вы пожелаете посмотреть рисунки домов?
— Я ничего смотреть не стану, — говорит кавалер. — Хозяйкой дома будет госпожа Ланге, пусть она сама себе и смотрит.
— Ах вот как? Она мне об этом ничего не сказала.
— Да, хозяйкой будет она, а вы сделайте хороший дом. Дом, в котором всё будет: и конюшни, и каретный сарай, и всё, всё, всё… И уложитесь в, — он мгновение думал, — в восемнадцать тысяч талеров.
Волков обещал Бригитт двадцать, но знал, что ловкий строитель после двадцати потраченных тысяч будет просить ещё, на недоделки. И поэтому сказал строго:
— Слышите меня, де Йонг? Восемнадцать тысяч!
— Я всё понял, господин генерал.
— И это не всё, скоро, может уже через день, тут, в моей земле, будет тысяча человек.
— Тысяча человек? — удивился де Йонг.
— Вы разве о том не слышали? — в свою очередь удивился Волков.
— Ну, ваш управляющий говорил мне, что прибудут люди, но я думал, что тысяча человек это фигура речи…
— Нет, это не фигура речи. Это тысяча душ людей, которым надобно помочь с жильём, иначе зиму переживут не все. Зимы здесь, в предгорьях, вовсе не мягкие.
— Это я знаю, — кивал архитектор, кажется, он был доволен, — знаю.
— До ноября нужно будет построить хоть две сотни каких-нибудь лачуг, чтобы были очаги для готовки пищи и для сна места.
— Да-да, я понимаю, — кажется, архитектор был счастлив, что работа у него не заканчивается.
— Найдите моего племянника, приходите вечером ко мне оба. Надо будет посчитать, сколько нужно будет леса и прочего для этого.
— До ужина будем у вас, — обещал архитектор.
А кавалер с трудом встал с мешков и пошёл к карете. Как хорошо, что взял у Бригитт карету. Сил влезть на коня у него сейчас просто не оставалось. Только опозорился бы перед своим выездом.
Глава 8
А с женой вдруг произошли перемены. Монахиня, что ли, её научила. Раньше была Элеонора Августа к нему спесива до брезгливости. А тут вдруг ласкова, и заботу свою ему всячески выказывала. Вышла во двор встречать супруга, лишь услыхав крики мальчишек, что господин едет, и пошла к нему сама, переваливаясь по-утиному и придерживая большой живот, когда он вылезал из кареты. И обниматься полезла. Бригитт в стороне стояла, едва улыбку сдерживая.
А жена стала сама слугами распоряжаться, да покрикивать на них взялась, прямо хозяйка имения:
