Сам же Волков, сев на носу самой первой баржи, глаза сомкнуть не мог. Глядел на реку. На воду, на свою землю, что была по правую его руку, на чужую землю, что проплывала слева. Опять вернулась тревога. Правильно ли он разделил отряд? Карл, хоть и согласился, но без радости. И другие офицеры тоже не приняли его задумку. Роха просто промолчал; с двух сторон бить, так ударим с двух. А ещё думал он, не прознал ли враг про их вылазку, иначе горцы устроят ему то, что он сам им устраивал на реке. А ещё сможет ли Мильке, в случае нужды, быстро переправить помощь с его берега.
И другие, другие опасения, которые нельзя, никак нельзя прояснить, пока не дойдёт до дела, но которые также и прогнать от себя трудно.
Уже смеркалось, когда баржи дошли до самой южной точки его владений, до самого красивого холма над рекой. Как раз до того места, где река быстрой стремниной сворачивала от юга и начинала течь на запад. К нему пришёл Максимилиан:
— Кормчий сказал, пять часов — и будем в Мелликоне.
— Пять часов? — Волков смотрел вперёд. В сторону запада. На садившееся за горы солнце. — Через пять часов рассветать начнёт.
Максимилиан кивал головой. Да, начнётся рассвет.
— Надо было выходить раньше. Чтобы хоть полковник до солнца выгрузился.
— Ничего, полковник успеет, а вот нам придётся при свете на пристани выгружаться, — сказал прапорщик.
С этим уже ничего нельзя было поделать. Баржи плыли по течению и никак свой бег ускорить не могли. А Волков больше не мог уже думать о всём том, что может пойти не так. Он уже устал от этого.
«Чёрт с ним, пусть будет как будет. Да хранит меня Господь».
Глава 11
Сержанту Жанзуану было приказано жечь костры. И первый из них надо было разжечь на восточной оконечности острова, чтобы баржи в темноте не налетели на него. Но это оказалось делом ненужным. Офицеры, хоть и знали, что ночи сейчас весьма коротки, но не учли, что коротки они настолько. Да и к тому же лунны и светлы. К острову подплыли, когда в рассветной дымке он уже проглядывал черными стенами своих деревьев. Остров и без костра было видно.
Волков так и простоял на носу первой баржи всю ночь. Садился и тут же вставал, и был мрачен — не успевал. Не успевали они до рассвета высадиться. Он уже начинал бояться, что с тех барж, что идут за ним, начнут кричать офицеры, начнут просить остановки, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. Он оглядывался, пытаясь рассмотреть в утреннем тумане баржи, и видел только нос первой, что шла за ним. Дальше ещё не видно, темно. А солдаты уже не спят, выспались.
— Эй, господа солдаты, — кричит им кормчий, — вы все на один борт не наваливайтесь, у нас и так перегруз.
А солдаты смотрят на берег, что проплывает слева от баржи. Берег чёрный. Ни огня на нём, ни светлого пятна. Берег мрачный, одно слово — вражеская земля.
— Костёр! — кричит кто-то. — Костёр справа!
Волков, солдаты и все остальные, кто был на барже, поворачивают головы направо. Так и есть, на его земле пылает большой костер. Его издали видно, даже через туман.
— Наконец-то, — говорит старый солдат, что стоял сейчас рядом с генералом.
А генерал лишь взглянул на солдата быстро и поспешил на корму.
Стал вглядываться назад, глядеть на баржи, которые уже можно было различить в первых лучах рассвета. И тут в темноте сзади — фонарь. Туда-сюда. Туда-сюда. Огонёк пробивается.
Карл Брюнхвальд показывает, что поворачивает к берегу. Шесть барж с солдатами Брюнхвальда и Рохи отстают от него и начинают дело.
— Ну, храни вас Бог, господа, — тихо говорит Волков и снова идёт на нос баржи.
А солнце уже показалось из-за спины. Уже так светло, что третий костёр, что развели люди Жанзуана, костёр, который должен указывать на вторую цель на пристани Мелликона, уже и не нужен. Волков и так видит торговый город: хорошие дома над рекой, амбары, причалы, еще причалы, по берегу склады, лодки, баржи.
— Господин, — кричит ему кормчий, — у пирсов свободные места. Я туда пристану. Удобное место для всех трёх наших лодок.
Он указывает рукой, и кавалер видит те свободные места.
— Давай, — коротко говорит генерал и тут же обращается к своему оруженосцу: — Господин Фейлинг, вина.
Молодой человек тут же несёт ему большую флягу. Волков отпивает изрядно, пока Фейлинг стоит рядом и ждёт.
— А теперь шлем, — продолжает генерал, отдавая оруженосцу флягу и надевая подшлемник.
Людишки — не спится им, сволочам, — уже на пирсах. Птицы орут над рекой и в деревьях, что растут вокруг, солнце ещё не встало, а приказчики уже считают тюки и бочки. Грузчики доедают завтрак, люди торговые уже вылазят из своих барж на свет, потягиваясь со сна. И все с удивлением смотрят, как прямо к пирсам, доски об доски, ловко швартуются большие баржи.
А в баржах… Из барж, гуще чем рогоз, торчат пики, копья и алебарды. И шлемы, шлемы, шлемы. Видят местные люди, что приплывшие баржи полны добрых людей, что при доспехе, железах и при огненном бое.
Волков первый спрыгнул на дощатый настил пирса и пошёл себе по пирсам неспеша, забрала не закрывал, одна рука на эфесе меча, словно прогуливался, поглядывая на всех людей, которые в удивлении смотрели на него. А сидящий на свёрнутых верёвках молодой грузчик ещё не прожевал свой завтрак до конца, а тут вскочил и кричит ему весьма при том нагло:
— Эй, вы… Господин, а кто вы такой? И что с вами за люди?
Дурак, видно, не знает цветов. Иначе сразу бы понял по бело-голубому ваффенроку генерала, кто он. А тут Максимилиан с баржи слез и сразу пошёл за генералом, на ходу разворачивая великолепное бело-голубое знамя с чёрным вороном посредине.
— Эшбахт! — охнул кто-то.
И тут же звонко и испуганно полетело над пирсами:
— Эшбахт! Эшбахт!
— Признали наконец, — смеётся Максимилиан, глядя, как люди начинают разбегаться с пирсов.
Бежит, позабыв завтрак, и незадачливый грузчик, орёт на бегу:
— Эшбахт напал! Стража! Эшбахт!
Волков тоже усмехается. Да, узнали. Он поворачивается и говорит:
— Господин Габелькнат, где мой конь?
Конь уже осёдлан, подпруга подтянута, только сходни на пирс сбросить, и уже Габелькнат ведёт к нему его коня. Помогает сесть.
Гвардия его тоже выводит коней, а прапорщик уже на своём. Тяжёлое развёрнутое знамя едва колышется, трогаемое утренним ветерком.
Волков оглядывается по сторонам: пирсы почти опустели. Он крестится. Господи, пусть в лагере врага о нём узнают раньше, чем о Брюнхвальде.
А с трёх барж на пристань уже спускаются люди, вылазят, не спеша, на пирсы. Офицеры даже и не подгоняют людей. Неторопливо, словно купцы, выходят и осматриваются. Кладут сходни, коней начинают выводить. Без малого четыре с половиной сотни людей.
