— Чего? Чего они боятся? — в душе Волкова забрезжил лучик надежды.
Советник поморщился:
— Ну, — говорил не очень уверенно, — слишком многие говорят, что, может, вы это…
Вальдсдорф не договорил, замолчал на самом важном месте.
— Что это? Ну, говорите же вы, болван! Что говорят ваши многие? — Волков едва сдерживался, чтобы не схватить его за толстые плечи и не начать его трясти.
— Ну, что вы там… это… Длань Господня. А вернее, что вам помогает сатана… вот. Вот они и боятся, что вы и наше новое большое войско побьёте. Вот и боятся все, не знают, воевать или нет. Господа консулы не хотят на себя брать ответственность, вдруг вы опять победите… Вдруг вам и вправду дьявол друг.
— Мне, Рыцарю Божьему, дьявол…? — кавалер даже засмеялся.
«Дьявол, может, мне мушкеты подсунул, да пушки дал, да всю жизнь на войнах меня держал? Научил воевать? Если так, то да — дьявол».
— А как иначе, — Вальдсдорф совсем не был расположен к шуткам и говорил абсолютно серьёзно. — Вон и ваш злейший недруг, граф Мален, шесть дней назад скончался, все об этом говорят.
— Фон Мален скончался! — воскликнул Волков. — Неужели Господь услыхал мои молитвы и прибрал этого бесчестного человека. Вы не шутите, советник?
— Какие уж тут шутки, говорят, умер граф после того, как на охоте свалился с коня. Его отвезли домой, а он уже с кровати так и не встал. Помер.
«Добралась, значит, девочка моя до мерзавца этого».
— Ах, порадовали вы меня, как вы меня порадовали, — говорил Волков, теперь уже не сдерживаясь и хватая толстяка за рыхлые плечи. — Теперь мне мир ещё больше нужен, слышите, Вальдсдорф, говорите, кто теперь примет решение о мире.
— Я же вам уже сказал, — отвечал советник, осторожно пытаясь вырваться из железных пальцев рыцаря, — консулы скорее всего препоручат решение ландаману. Сами решать не захотят, они не дураки, ответственность велика, и гордость потешить хочется, всем показать, как ты бесстрашен и твёрд, это сидя в стенах-то совета, но уж очень им страшно проиграть вам опять. Нет, они всё на ландамана столкнут, пусть он ответственность несёт.
— Значит, ландаман будет решать? А чем взять господина Райхерда? Человек он на вид очень крепкий духом.
— Так и есть, так и есть. Вельми крепок и вся фамилия у них такая, — кивал Вальдсдорф. — Райхерды — первейший дом нашей земли. За ним большая сила.
— И, значит, деньгами его не купить?
Вальдсдорф даже поморщился:
— Коли дело на принцип пойдёт, он сам вас купит, со всеми вашими землями и людьми.
— Так чем же его взять тогда?
— Не знаю даже, — толстяк, кажется, и вправду не знал.
— А что он любит? Может, каменья драгоценные?
— Камни красивые всем любы. Но, думаю я, больше всего он о семье своей волнуется.
— О семье да о детях все волнуются, — отвечал Волков небрежно, сразу откидывая эту мысль. — Что ж мне, в полон его детей брать? Ещё что ему не скучно?
— Говорю же, не знаю я, — отвечал Вальдсдорф, — дружбу с ним не водил. Говорю же, семья и фамилия для него на первом месте, слышал я, что когда его вторая дочь овдовела этой весной, так он все дела бросил и уехал к ней в поместье на две недели.
— Вот как? А вы же с ним дружбу не водите, откуда знаете?
— Так о том вся земля говорила, приходилось ему нарочных слать, чтобы он бумаги подписал.
— Дочь овдовела? — тут Волков задумался. — А сколько ей лет, как звать, много ли детей, не хвора ли?
— Сколько лет? — советник пожал плечами. — То не ведаю. Но не стара точно. Детей не знаю сколько. А как звать, так тем более не знаю.
— Так выясните всё, и про эту дочь, и про других его детей, и пришлите мне весточку, — Волков повернулся и негромко произнес в темноту. — Максимилиан.
Из тьмы вышел прапорщик и, как будто заранее знал, что нужно, протянул генералу тяжёлый мешок. Волков взял мешок. Тысяча талеров. Огромные деньги. А что делать? Ему нужен был этот толстяк. Может, этот толстый и умный человек для кавалера сейчас важнее самого ценного для войска офицера.
— Вот, — он протянул мешок Вальдсдорфу.
— Один мешок? — разочарованно спросил тот.
«А он жаден. Впрочем, не будь он жаден, так не стал бы рисковать, дело-то для него может и плахой кончиться».
— Узнайте мне о семье Райхерда всё, что сможете, и если я подпишу с кантоном мир, то получите ещё мешок.
Он вернулся в лагерь скорее в хорошем расположении духа. И в том виною была добрая весть о кончине ненавистного графа. Да, на Агнес можно было положиться. Уж если за что бралась эта хрупкая дева, так всё делала. Но ему нужны были подробности, о которых Вальдсдорф не знал. Но это было не к спеху, до начала переговоров оставалось два дня, а у него не было при себе юристов. Крючкотворы, так презираемые им в молодости, теперь становились людьми необходимыми. Он велел позвать к себе капитана Мильке. Тот явился удивлённый и заспанный. Зато пришёл быстро.
— Капитан, думал, управлюсь сам, так передумал, езжайте во Фринланд, в Лейдениц, привезите мне наипервейшего юриста… Нет, лучше двух, от горцев приедут крючкотворы, и мне без таких же никак. А ещё дайте весточку в Эшбахт через сержанта Жанзуана, пусть сюда ко мне явится отец Семион. Он человек, вино любящий, но редкой изворотливости ума, может тут мне пригодиться. Также купите самого дорого вина, что только сыщете, две бочки. И всяких съестных диковин.
— Сейчас ехать? — удивлялся капитан.
— Сейчас, друг мой, сейчас, время не терпит. Вы в один конец плыть будете до следующей ночи.
— Это если сразу, немедля, найду лодку с гребцами, — заметил Мильке, уходя.
А Волков завалился на кровать. Но сразу не заснул, стал думать о будущих переговорах. Конечно, он не знал, кто на них приедет, конечно, он не знал, с чего они начнут. Но теперь у него из мути и тумана хотя бы стали прорисовываться контуры дела. Ландаман Райхерд — возможно, его дочь — мир. Да, как-то так, как-то так.
А лагерь окреп. Да, теперь он больше походил на земляную крепость. Валы, рвы, рогатки, частокол. Удобные насыпи для пушек, которые могли теперь вести огонь в любом направлении. Шуберт и Пруфф, посовещавшись, так ещё спилили все деревья вокруг лагеря, вырубили все кусты. Откуда ни пойди к лагерю, всё мишенью станешь. Теперь сапёры укрепляли дорогу до реки.
Лагерь на радость солдатам освободили от всего лишнего. Целые вереницы телег выезжали из лагеря к реке, там грузились на баржу и переправлялись на тот берег, в Эшбахт. А солдаты радовались, думая, что война кончилась. И ещё больше стали радоваться, когда узнали, что генерал, как и в предыдущей кампании, отказывается от порции первого офицера в пользу солдат. И теперь всё, что сложено на том берегу под пристальными взглядами честнейших старшин и корпоралов, все эти телеги, табуны лошадей, палатки, оружие, всё барахло, что взято на меч в Мелликоне, теперь принадлежит им. Ну и офицерам, конечно. А что ещё нужно солдату для счастья? Остаться в живых, не получить увечья и получить хорошую солдатскую порцию из захваченного.
