— А ты, старая корова, закрой свой рот, не то ещё раз по морде получишь, — всё с той же ангельской улыбочкой отвечала госпожа Ланге.
Волков быстро повернулся к своим людям, он уже такого позора снести не мог:
— Господа, сегодня вы мне больше не понадобитесь, ступайте, завтра на рассвете жду вас.
Хенрик и Фейлинг поклонились молча и ушли. И вид у них был удивлённый, особенно у господина Хенрика.
— Вон как оно дома у генерала, оказывается, а в лагере и войске у него всегда порядок, — говорил он товарищу.
Господин Фейлинг был года на три младше его, но разумение уже имел:
— Вы о том никому не рассказывайте. Не наше дело, как генерал живёт.
— Это да, это понятно.
А когда они ушли, тягость в доме стояла такая, что Волков сказал жене, чуть-чуть поев:
— Скажите слугам, что мыться не буду, пусть воду не греют. Спать пойду. Устал.
— И то верно, ночь давно на дворе, — Элеонора Августа схватила мужа под руку и поволокла наверх в опочивальню, при этом победно глянув на госпожу Ланге. — Завтра и помоетесь, а сейчас отдохните с дороги.
— Слышали? — спокойно говорила Бригитт слугам. — Огонь сейчас погасите, а до зори чтобы вода была горяча. Петер, ты с петухами встань, воду согрей. Мария, опару сейчас ставь, хочу, чтобы к утру у господина на столе были белые булки, сдобы на масле, пироги сладкие и несладкие, сливки к кофе. Всё должно быть, как он любит. Он на войнах уже позабыл, как мы хорошо можем готовить. Хоть спать не ложитесь, а чтобы к его подъёму всё было сделано. Я встану до петухов, всё проверю.
Изящная, стройная женщина с лицом ангела и веснушками ребёнка говорила всё это таким тоном, какой от неё и ждать было невозможно. Но слуги этот тон уже знали. Попробуй ей только не угоди — пожалеешь.
Жена спала, шумно дыша, ворочаясь всё время, но при том крепко, он же спал не очень хорошо. Господи, куда ушло то время, когда он мог спать стоя или дремать на ходу в походной колонне. Теперь даже и в перинах, даже после большой усталости сон не всегда приходил к нему сразу и не всегда был глубок. То жарко, то мысли тревожные, то жена сопит. Разве когда-то такие мелочи могли лишить его сна? Да, он спал как убитый в палатке, которая дрожала от храпа его товарищей, а сейчас жена сопит, и он ворочается. И нога, и плечо вроде не беспокоят, а всё равно сон плохой. Мысли, мысли, мысли. Раньше война и мир не шли из головы, теперь же жена с Бригитт, герцог опять же. Жена. Да уж, раньше говорить не желала, а теперь целоваться лезет перед сном.
А после спросила:
— Когда вы, господин мой, недостойную женщину от дома проводите?
«Не даёт ей Бригитт жить спокойно. А та тоже хороша, оказывается, груба быть может. Она, что, невесту Господню по мордасам охаживала? Впрочем, она зла бывала не раз на слуг, от неё им доставалось, он сам видел, она и монахине могла дать оплеуху».
Утром, не выспавшийся, как только услыхал, что в доме уже гремят вёдра, встал тихо, чтобы не разбудить жену, и спустился вниз.
А завтрак уже готов, стол накрыт, ванна уже стоит рядом, Петер в дверях ждёт команды наливать горячую воду. Госпожа Бригитт…
— Доброго вам утра, господин, — красавица садится в глубоком книксене, склоняет головку.
Слуги за нею тоже кланяются. Но он на них и не взглянул, он смотрит на Бригитт. Хоть вечером на неё глянь, хоть на заре — всегда чиста, всегда опрятна, всегда хороша. Передник на заметном животе белоснежен, рыжие волосы собраны под кружевную заколку. Так и хочется её за волосы эти схватить. Если стоит рядом, так рука сама тянется. Он садится в кресло, а она тут же становится, вместо служанки кофе ему наливает, пироги режет, сливки подвигает.
Кавалер не сдержался, пока слуги вроде не видят, он трогает её ногу и поднимает руку по ноге до её крепкого зада. Жаль, что рука чувствует её тело через юбки. Руке хочется нырнуть под подол к этой красивой женщине. Она же вовсе не против, и Бог с ними, со слугами. Бригитт чуть краснеет, улыбается и стоит рядом с ним, ей нравится, что господин к ней прикасается, и она того вовсе не стесняется. Напротив, может, ей даже хочется, чтобы слуги видели, к кому расположен хозяин этого дома, кого ласкает прославленный на всю округу человек.
— Садитесь наконец со мной, — говорит он, ему сейчас, пока жена ещё спит и в доме тихо, хочется поговорить с ней. Хоть немножко.
— Не могу, — отвечает она. — По утрам тошнота меня изводит. От запахов. А днём мне уже лучше. Но я скучала по вам. Отчего вы не пришли ночью? Госпожа Эшбахт спит крепко, а я вас ждала. Видно, вы устали сильно. Или, может, брюхо моё меня не красит?
— Что за глупости, живот ваш совсем вас не портит, — говорит он; наверное, нужно было действительно к ней зайти ночью. — Вы всё так же прекрасны.
— Так приходите ко мне хоть будущей ночью.
— Может, я и до ночи не дотерплю…, - он сжимает её зад крепко.
И тут раздаётся крик сверху:
— Господин мой! Вы никак встали уже? Где вы?
Бригитт меняется в лице:
— Проснулась ваша госпожа. Что-то рано она сегодня, боится, что вы со мной пребудете, тревожится.
Волков убирает руку с её зада, Бригитт отходит от него на шаг. А на лестнице появляется Элеонора Августа. Всё так же неопрятна, всё в той же несвежей рубахе, в том же чепце. Она тяжело спускается вниз, крепко держась за перила:
— А вы уже встали, мой господин? И чего вам не спится? Отдохнули бы, выспались, полежали бы со своей женой, а вы всё в делах да в делах. Я из окна глядела, у нас уже полон двор людей, к вам, поди, пришли.
Волков смотрит на Бригитт, та и говорит:
— Ещё до зори пришли, я велела их во двор пустить.
— И что это за люди?
— Всякие. Видно, прознали, что вы вернулись, просить вас будут.
— Просить? О чём? — удивляется кавалер.
— Да кто о чём, одни хотят тут поселиться, другие лавки открыть. Тут вас добиваются и те мужики, которых вы недавно пригнали.
— И у них ко мне дела есть? — продолжает удивляться Волков.
— Да, был позавчера один такой, говорит, гончар, говорит, что к мужицкому делу непривычен, говорит, что ежели вы позволите, то он мастерскую поставит гончарную, обещает доход лучше, чем с мужика.
— Раз так, то и вы могли ему добро дать, — сказал Волков госпоже Ланге, — зачем меня ждать было? Такие дела и без меня я вам дозволяю решать.
Но эти его слова отчего-то разозлили Элеонору Августу, которая с трудом уселась рядом с мужем и сказала:
— Ни к чему ей здесь распоряжаться. Пусть у вас все дозволения спрашивают. Кто она здесь? Никто! Что это она тут решать будет?
Волков поморщился и прежде, чем успела ответить Бригитт, сказал жене, сказал чуть резче, чем хотел:
