– Никого. Ходил слух, что это палестинец-предатель, и он указывает на тех, кто виновен в покушениях. А несколько дней спустя стало известно, хотя правда это или нет, никто не знает, что под капюшоном скрывался израильский солдат, и указывал он наобум, совершенно случайно. Члены семьи погибшего, того, кто был подозреваемым, молчали. Когда стало известно, что роль предателя-палестинца исполнял израильтянин, было уже поздно, зло свершилось. Никто не решался обнаружить правду, все равно боялись, вдруг под капюшоном друг или родственник-палестинец.
– И долго продолжался этот спектакль?
– Две-три недели. Достаточно долго. Все всех подозревали. А что потом творилось в камерах или гостиницах…
Мне рассказывала об этом одна ливанка. Палестинских женщин, солдат и гражданских запихивали в камеру или гостиничный номер. Внезапно из комнаты раздавались крики ужаса, жалобы, плач, вой, хрип, четко слышалась арабская речь: люди, наговаривая на себя, измышляли жестокие преступления против других арабов, против родственников, фидаины обвиняли своих офицеров, предавали товарищей по оружию, выдавали секретные источники, военные сведения… В действительности же все это записали на магнитофон израильские солдаты, говорящие по-арабски, они запускали пленки снова и снова, сначала в камерах и номерах, это звучало сокровенно и почти задушевно, а при очередном вымышленном признании в предательстве можно было различить, словно фоновую музыку, смешки, ироничные комментарии или притворное возмущение – израильские офицеры на иврите обсуждали услышанное. На следующий день и еще через день эту же запись, но гораздо громче, запускали на деревенских площадях, транслируя через громкоговорители. Циничный спектакль имел одну цель: разозлить ливанское население, палестинцев, шиитов. Это происходило в сентябре 1982. На записях, сделанных, возможно, в студиях Тель-Авива, еще звучало: «Помните Дейр-Ясин!
[52]»
Вспоминая об этом монтаже, один француз говорил:
«Состоявшаяся в Израиле огромная манифестация против войны в Ливане 1982 года была спланирована еще до начала вторжения. Предвидели всё: само вторжение, бомбардировки Бейрута, убийство Башира Жмайеля, резня в Шатиле, реакция телеканалов и газет всего мира, которые не скрывали своего омерзения, всеобщее осуждение, и наконец – этот финальный штрих, чтобы слегка омыть грязное лицо Израиля: сама эта манифестация».
Вот что еще сказала мадам Ш.:
«Со своим грузовиком и громкоговорителем они выгнали нас из Дейр-Ясина».
Признаться, я рисовал себе в воображении режиссера этого спектакля или его дирижера, возможно, это был какой-нибудь сержант из ЦАХАЛа
[53], который заставлял повторить крик или вопль, если нота звучала фальшиво; представлял репетиции в арабских костюмах, так мне хотелось отрешиться от этих стонов и несчастий. Может, это был великий режиссер театра «Габима» в Тель-Авиве?
Вернемся в 1971. В Аджлуне и окрестностях, повсюду, где развернулись базы фидаинов – а я уже говорил, что базы оказались совершенно не приспособлены для обороны, и об их расположении, с точностью до одного метра, прекрасно было известно в иорданском штабе – офицеры-черкесы при помощи младших офицеров бедуинов проделывали одно и то же: из невидимых в темноте репродукторов раздавались голоса, зачастую невнятные:
«Мы все окружены, нужно сдаваться. Отдадим оружие офицерам. Король обещал, что каждый фидаин, который согласится сдать оружие, получит его обратно на следующий день. Битва закончена. Ни с кем расправляться не будут. Я говорю от имени короля Абу Аммара». (Ясир Арафат).
Можете себе представить, как воздействовали на солдат, зачастую очень юных, эти голоса, одновременно далекие и близкие, которые вещали между десятью вечера и полуночью, голоса, взмывающие в ночи над лесами и горами, голоса самих гор, слышные на другом берегу Иордана, а плохое качество трансляции не давало возможности эти голоса идентифицировать.
В июне-июле 1971 войска Хусейна окружили фидаинов, только по официальным данным убито было три или четыре сотни, тысячи взяты в плен, брошены в тюрьмы королевства и лагерь Зарка; кому-то удалось спастись в Сирии, за Ирбидом. Многие переправились через Иордан, где их разоружили, но в целом приняли по-дружески израильские солдаты и офицеры. Если фидаины бежали, поверив в предательство своих командиров, то здесь, в Израиле, они оказались одни перед врагом лицом к лицу с собственным, подлинным предательством. Двое французов, сражавшихся в рядах фидаинов, добрались до Ирбида. Они похоронены на городском кладбище рядом с палестинскими мучениками. В этом бегстве я вижу не малодушие и не страх, а нечто величественное. Палестинские солдаты спасались, столкнувшись с Непредвиденным. Смерть, которую они как раз предвидели, так и не пришла. Пули, страдания, смерть, раны – этого-то они ожидали, но не могли ожидать полуночного шума, который оказался, как выяснилось позже, шумом моторов, лопастей вертолетов, пушечными выстрелами, пулеметными очередями, но без снарядов и пуль, и вдруг перекрывающая все эти звуки тишина, чтобы еще отчетливей было слышно предательство командиров, призывающих их предать тоже. Паника – вот точное слово, это была именно паника, когда ноги мчатся сами собой, и не для того, чтобы бежать от смерти, а чтобы бежать от Непредвиденного (может, это как раз и смущало меня больше всего, когда я однажды увидел военную подготовку achebals (львят). Невозможно было подготовить их к Неприемлемому), одно дело бежать от иорданской армии, и совсем другое бежать в Израиль, что это, если не самоубийство.
«Против него я готов вступить в союз с самим дьяволом».
И вот это произошло дважды: голоса командиров, приказывающих мне сдаваться, и реальный союз с дьяволом: Израилем.
Пытаясь избавиться от этих голосов, они надеялись отыскать убежище, и, возможно, не зная, что уже оказались в Израиле, думали, что находятся в Палестине, впрочем, они и были в Палестине? Когда я говорю о панике, не знаю, может, это бог Пан играл на своей тростниковой флейте с тембром таким нежным и ласкающим, что тому, кто ее слышал, казалось, будто он устремляется на ее звук, а на самом деле, просто беспорядочно метался. Поднялся дым, закрывая луну. Если необъятный голос, отскакивая рикошетом от холма к холму, был голосом Бога, фидаины, ничего не ведая о чудесах акустики, бежали, чтобы прижаться к Богу богов, свернуться клубком возле него. А может, это была дудочка Крысолова, заманивающего в пучину?
Ужас уже пересек Атлантику, хотя о нем еще не догадывались тело и члены. Над моим отелем в Аммане, где мне часто приходилось бывать, пролетали Боинги, груженые оружием, американскими подарками королю Хусейну.
Два юных француза, оба по имени Ги, как я уже говорил, похоронены в Ирбиде, рядом с другими бойцами. Им было около двадцати. Они помогали палестинцам восстанавливать обрушившиеся стены, обучаясь одновременно строительным работам и арабскому языку. Эти оба Ги, с которыми я познакомился в Вихдате, показались мне сынами 68 года, свободными и раскрепощенными с одной стороны, а с другой – нашпигованными банальностями и тривиальными представлениями.
