Два первых слога привели бы меня бог знает куда. Пале – это далеко. Палестинцев может описать все слово целиком. Четыре слога, чья загадка, наверное, от той, ночной, части их самых дорогих врагов. 28 сентября 1970 было лишь точкой на прямой линии времени, отмеряемом вашим грегорианским календарем, «сентябрь 70» становилось неким паролем, отягощенным страданием, которое ощущали сто миллионов человек.
В молодости Голда Меир была избрана «Мисс Палестиной». Филистимляне называли свою страну Филистией. Эти строки, и вся эта книга, всего лишь забава, вызывающее кратковременное головокружение, проходящее довольно быстро. Услышав слова «ислам», «мусульманин», я уже предчувствовал другие слова.
Если ехать из лагеря Бакаа в сторону Иордана, мимо американских радаров, отслеживающих спутники, можно добраться до Аджлуна. Только пустые или полупустые сигаретные пачки, и больше ничего; через месяц после битвы все, что напоминало о палестинцах, было сожжено, зарыто или просто убрано, остались лишь обгоревшие кусты. Фидаины убиты, захвачены в плен, уведены в пустыню до самой саудовской границы, а перед этим они прошли через тюрьмы, которые мучили их и истязали больше, чем сама пустыня. В полях полегли от сражений пшеница, рожь, ячмень, фасоль. После Бейрута-76 и Бейрута-82
[56], в окрестностях Шатилы можно было увидеть такую же природу, изможденную, обугленную до костей, с торчащими останками черных елей и сосен. В местах, где свершилось преступление, остается порой какой-то знаковый мусор. В 1972 в маленькой черкесской деревушке на склонах Голанских высот после шести лет израильской оккупации я подобрал три обрывка писем, посланных в Дамаск (написанных по-арабски). Все три были от одного сирийского солдата, который бежал, укрылся в Дамаске, а в самих письмах не было ничего, кроме многочисленных цитат из Корана, на основании которых он, похоже, сделал вывод, что Бог сохранил ему жизнь, дабы солдат воспел Его милосердие. Адресаты посланий, его семья, умерли или не получили писем вовремя. Израильские солдаты оказались первыми читателями этих страниц и бросили их здесь. Четыре дома черкесской деревушки – зеленые решетчатые ставни, красные черепичные крыши – были покинуты, двери и окна распахнуты. После высадки союзных войск в Нормандии в Авранше можно было увидеть такие же разграбленные янками деревни.
Если что и нельзя было унести из Аджлуна, так это вырытые в земле ямы, мне удалось отыскать три укрытия, и я спал там рядом с фидаинами. Стены и потолки закоптились от дыма. Возле мертвецов на полу валялись какие-то куски коричневых обложек. Это были документы, удостоверения личности, продолговатые, с закругленными краями, хорошо знакомого мне сине-зеленого цвета, с фотографией фидаина в правом углу и написанным по-арабски вымышленным именем. Проходя через деревню, еще не видя крестьян и их жен, я обратил внимание на то, что тихо здесь уже не было: какое-то жужжанье, кудахтанье, ржанье, болтовня. Никто в деревне не ответил на мое приветствие, но никто не и позволил себе грубого или недружественного жеста или слова. Я вернулся из стана палестинских врагов, как возвращаются из царства мертвых.
Когда я прибыл в Амман, в палестинском сопротивлении чувствовался некий разлад. Никакой хотя бы видимости единства, которое появится чуть позже вместе с ООП, еще не было и в помине, напротив, между одиннадцатью разрозненными группами сопротивления постоянно вспыхивали ссоры, никто не скрывал озлобленность, почти ненависть. Только ФАТХ, в недрах которого тоже хватало и критики, и соперничества, демонстрировал хоть какое-то единство: хотя бы в том, например, как его сторонники осуждали другие движения.
То, что стало происходить после июля 1971, то есть, после битвы в Аджлуне, Джераше и Ирбиде, меня удивляет до сих пор. В отношениях между фидаинами появилась какая-то горечь разочарования, и я стал свидетелем такой сцены: Я знал двух фидаинов лет двадцати, они были друзьями, жили на одной базе в Иордании, но один так и остался простым фидаином, а другой получил небольшой чин. Однажды в Бакаа при мне первый фидаин попросил разрешения навестить больную жену в Аммане (это в двадцати километрах). Вот этот диалог, как я его помню:
– Salam Allah alikoum.
– … koum salam.
– Али, можешь дать мне увольнительную на двадцать четыре часа, моя жена беременна?
– Моя тоже. А я остаюсь. Сегодня вечером ты в карауле.
– Я найду замену.
– Так кто должен стоят в карауле, он или ты?
– У меня есть пара приятелей, они согласятся.
– Нет.
Голос первого фидаина становился умоляющим, а голос второго – и это казалось даже нормальным, ожидаемым и в определенной степени необходимым – приобретал начальственные нотки. Это не был вопрос дисциплины, речь не шла о безопасности лагеря, это было обычное соперничество между младшими офицерами и простыми солдатами. Двое самцов схлестнулись лицом к лицу, защитники одной Родины, которую еще и увидеть было нельзя.
Впоследствии я узнал, что родившаяся в тот день ненависть не утихла и по сей день, и они – оба неплохо говорили по-английски – делают в газетах заявления, где слышится отголосок той самой ненависти. Может, ненависть рождается первой, и чтобы окрепнуть, ей нужны двое друзей?
Уехали все, кто были по рождению или в результате брака палестинцами. Сначала через Сирию, и думаю, именно в это время – в конце 1971 – началась вторая волна проникновения палестинских фидаинов в Ливан. Некоторые ловкачи – благодаря какому-нибудь родственнику-иорданцу – приобретали земельные участки в окрестностях Аммана. Говорят, это самые богатые люди королевства хашимитов. От революционного периода – с 1968 по 1971 – они, общаясь между собой, сохраняют некоторые слова, как слова местного наречия из детства вдруг проскальзывают в разговоре бывшего крестьянина, ставшего директором крупного парижского предприятия. Они чувствуют в вас прежнего сообщника и опасаются: вдруг сегодня вы перестали им быть, и лицо их слегка краснеет. Сразу и безо всяких расспросов с вашей стороны они называют цену своего дома в Джабаль Аммане, «в самом шикарном квартале города».
Мне понадобилось много лет, чтобы понять, как их лидеры, я говорю об известных лидерах, чьи имена вы можете увидеть в западных газетах, стали долларовыми миллионерами. Это были не какие-то разрозненные островки в море Сопротивления, а настоящий сейф, где у каждого, и прочим это было известно, имелся свой ящик, а то и не один. Свое состояние они хранили в Швейцарии или где-нибудь еще. И еще они знали, что́ хранят другие, потому что зачастую это состояние было частью их общей добычи.
Прочим участникам Сопротивления все это было хорошо известно. Документ о праве собственности спрятать можно, а как спрячешь лес, или виллу, или земельный кадастр? Высшее командование тоже обо всем знало. Возможно, оно этим пользовалось? Всем в ФАТХе был известен Абу Хасан
[57], а также его спортивные машины, его красивые девицы, те и другие отличались изящными линиями, я встречал его два-три раза, причем, первый раз при обстоятельствах, весьма для него неприятных, мне пришлось при фидаинах, которых эта сцена страшно забавляла, попросить его предъявить удостоверение личности. Слегка раздраженный, он порылся в карманах куртки и достал ярко-зеленый документ, который носит при себе каждый фидаин, при этом к щекам его прихлынула кровь. Энергичный, спортивный, он был деятельным членом «Черного сентября» и активно участвовал в подготовке операций. Как мне говорили, Арафат в интересах Организации вовсю играл на его тщеславии. О его смерти и смерти Будиа – при взрыве автомобиля – я узнал, как узнают о поражении. Медленно, стараясь не ошибиться, восстанавливая события, я думал приблизительно следующее:
