– Сегодня мне позвонил начальник и сказал, что один человек избил наших друзей и его следует за это проучить…
– Начальник? – Отец сжал челюсти так, что аж хрустнули зубы. – Ты все еще работаешь на этого Серба? Ты же обещал, что больше не станешь с ним иметь никаких дел?!
– Так и было! – яро запротестовал Аббас, но вскоре опять поник. – Сначала… но он платит хорошие деньги, и где бы я ни пытался, не могу заработать больше! Поэтому мы вернулись к нему.
– Он использует вас как бандитов! – Отец эмоционально хлопнул ладонью по спинке стула. – Вы решаете его скользкие проблемы, рискуя не вернуться домой, к родным! Я тебе уже говорил, что это кончится либо тюрьмой, либо, не допусти Аллах, сырой землей! В конце концов, это просто недостойно мужчины, быть чьей-то пешкой!
Сын вскинулся, почти переходя на крик:
– Почему ты так говоришь?! Разве ты сам не воевал, так же будучи пешкой в чужих руках?!
В глазах Далхана вспыхнуло гневное пламя, которое раньше повергало в настоящий ужас его врагов. Он с силой схватил сына за подбородок, не заботясь о том, что может причинить ему боль, и прорычал ему в лицо, тщательно проговаривая каждое слово:
– Я воевал за свободу своего народа! А ради чего ты, мой сын, пошел на такое? Только ради денег, как последняя блудница?!
От этих слов Аббас дернулся как от пощечины. Он вывернулся из крепкой отцовской хватки и отвернулся к стене.
– Уясни для себя разницу между нами, сын. Я терпел над собой господина, помимо Аллаха, потому что так велел мне мой долг. Потому что в этом нуждался мой народ, а вместе с ним ты, твоя мать и твои братья. И мне никогда не было и не будет за это стыдно. Когда наступит мое время, то буду смотреть в глаза предкам с гордостью. А тебе, Аббас, всего минуту назад было совестно поднять на меня взгляд.
Они помолчали некоторое время, пока сыновье благоразумие и уважение к родителю не взяло верх над его упрямством.
– Ты прав… – парень спрятал избитое лицо в ладонях, – ты всегда прав, отец.
– Я надеюсь, это не просто слова, Аббас. Надеюсь, ты действительно их обдумаешь и осознаешь. А теперь продолжай рассказывать.
– Да… в общем, началь… Серб преследовал этого человека по городу и постоянно отзванивался нам по телефону, говоря, куда мы должны ехать. Потом, когда мы встретились на дороге, оказалось, что мы плетемся за какой-то дорогой машиной.
– Так что, этот человек действительно избил твоих друзей?
– Да. Братьев Гумеровых и Сулимата.
– Один? Троих?
– Так они сказали…
– И за что?
– Я не знаю точно…
Далхан горестно вздохнул и покачал головой. Его сын уже такой взрослый, а все продолжает вести себя как задиристый мальчишка. Иногда Мержоев даже жалел, что разрешил Аббасу заниматься в детстве борьбой. Это, конечно, закалило его тело и характер, сделало крепче и сильней, но в то же время испортило как человека. Чувствуя за собой силу, он не использовал ее во благо, а только искал любой повод ее применить.
– Эта дорогая машина заехала в какой-то переулок, – продолжал парень свое повествование, – и мы за ним следом. Когда мы въехали туда, то увидели, что нас встречает этот самый человек. Без страха, без паники. Он просто стоял и ждал, когда мы к нему выйдем.
– Сколько вас было?
– Всего двенадцать, вместе с Сербом. Но он не дрался, – поспешно добавил сын, видя хмурый взгляд Далхана, будто «минус один» могло хоть что-то решить в подобном раскладе.
– Двенадцать на одного…
В голосе Мержоева отчетливо звучало неодобрение, но он не стал развивать эту мысль дальше, чтобы дать Аббасу закончить.
– Потом мы все встали напротив него, а он все так же неподвижно стоял. Он смотрел на нас будто бы снисходительно, как на зарвавшихся детей, и мне не нравился этот его взгляд. Я начал кричать на него и оскорблять, но этот человек не реагировал. Тогда мы бросились на него сперва вчетвером… а дальше я потерял сознание.
– Этот человек избил вас голыми руками?
– Да. Сначала, по крайней мере. Но в конце, как говорят, он достал пистолет.
– Он был вооружен?! – не на шутку перепугался Далхан, с трудом удержавшись от стариковского хватания за сердце.
– Ну да. Только это был не настоящий пистолет, а травматический.
– То есть у него изначально было оружие, но вас он одолел просто в рукопашной?
– Так и было, отец.
Далхан призадумался. В том, что сын говорит правду, он не сомневался. Ему доводилось видеть таких людей на войне. Сильные, желающие изведать свой предел или даже перешагнуть его. Бесстрашные и опасные… таких даже никогда не брали в плен, потому что знали, что это может быть так же опасно, как и держать голодного волка в бумажной клетке.
– Знаешь, Аббас, – задумчиво проговорил старший Мержоев, – мне кажется, вам всем очень повезло, что вы не пострадали серьезно.
– Не пострадали?! – взволнованно вскрикнул юноша. – Отец, ты только посмотри на меня! И это мне еще повезло! Ты просто не видел других! Умерчику этот мерзавец сломал скулу! У него теперь просто вмятина на лице! А самому Сербу он вывернул обе руки и переломил в локтях! А еще… – парень еще только начал перечислять, как досталось остальным участникам драки, но стушевался под строгим взглядом отца и замолчал.
– Вы напали на человека больше чем вдесятером, а мерзавец он? Я правильно расслышал тебя?
Аббас промолчал, но Далхан и так уже услышал достаточно.
– И все же, сын, ты жив, и остальные, надеюсь, тоже. За все ваши переломы вы должны благодарить только Серба. Это он вас натравил на хищника, который оказался вам не по зубам. Сегодня ты получил очень хороший урок, Аббас. Не забывай его никогда. И послушай моего отцовского совета: забудь о том, кто задал вам эту трепку. Выкинь его из головы и вспоминай о нем только в качестве назидания самому себе. А если когда-нибудь все-таки встретишь его, то беги прочь как можно дальше и не вздумай даже оглядываться. Ты считал, сын, что ты самый сильный в мире? Ты начал считать себя медведем в этом лесу? Так знай, что с медведем вы повстречались в том переулке, а до этого тебе попадались лишь дворняги. Помни это и благодари Аллаха, что он так мало с тебя взял за это знание.
– Спасибо за мудрость, отец, я обещаю хорошо подумать над твоими словами…
– Подумай, Аббас. Обязательно подумай. А сейчас я пойду успокаивать мать.
* * *
Домой я вернулся только под утро, когда первые лучи небесного светила уже стали подсвечивать последние этажи высоток. Ночная поездка не улучшила моего настроения, она просто на некоторое время отодвигала момент приближения хандры, и вечно это продолжаться не могло. Ломота в теле с каждой прожитой минутой усилилась и заставляла морщиться от любого даже совсем незначительного движения. Это боль была до невозможности изматывающей, будто мое тело превратилось в пульсирующий пульпит. Казалось, что ноют даже ногти на руках.
