* * *
Штырь сидел у себя в кабинете и пил дорогой коньяк, литр которого стоит дороже, чем квартира в ближнем Подмосковье, как простую водку. Он вливал его в себя целыми стаканами, не ощущая изысканного вкуса, богатого аромата и древесных ноток послевкусия, которые так ему всегда нравились. Что-то происходило нехорошее в его жизни, чего раньше никогда не было. Чутье «авторитета» трепыхалось раненой птахой, тревожа и будоража сознание, но ни о чем конкретно не предупреждая. А своему чутью он доверять привык.
Сперва его перепугал внезапный приступ, скрутивший сердце. Штырёв ведь уже давно не был мальчишкой, проблем со здоровьем накопилось предостаточно. Он уж было решил, что все… отбегался, но, слава богу, отпустило его так же быстро, как и припёрло. Однако в больницу он все равно поехал. И не в свою недоклинику, которую он держит для отмывки денег и кое-каких маленьких делишек с наркотическими веществами, а в самую лучшую платную, куда врачей привозят аж из самих Германии и Израиля.
К несказанному облегчению московского авторитета, врачи не обнаружили у него ничего такого, что могло в ближайшей перспективе угрожать жизни, а на все вопросы об этом приступе лишь пожимали плечами, утверждая, что всякое в жизни бывает. Но не успела эта новость успокоить Штыря, как позвонил Чиж. И вместо приятных новостей о том, что паскудный Секирин уже зарыт в лесополосе, он огорошил Игната Альбертовича тем, что проклятый фокусник пропал вместе со своим надзирателем.
Штырёв после этого сообщения просто потерял душевное равновесие. При своих людях он старался не подавать виду и быть собой обычным – метал громы и молнии, раздавал приказным тоном ультимативные поручения, сулил ужасные кары на головы тех, кто облажается… но когда он оставался один, единственное, что ему хотелось делать, это просто молчать. Посидеть в тишине, понаблюдать за необычным танцем прекрасных экзотических рыбок в огромном аквариуме, или как следует напиться.
А сейчас овладевшее Штырем безразличие навалилось сильнее прежнего. Не покидало ощущение, что его жизнь летит под откос, и это совсем не добавляло «авторитету» оптимизма.
Но потом Штыря из этой несвойственной для него апатии выдернул телефонный звонок. Это звонил Хан, который в своей неизменной спокойной манере выказал ему свое недовольство. Вспоминать этот разговор было еще тошнотней, чем даже думать о Секирине. От него до сих пор кошки скреблись на душе и звенело назойливым ко маром где-то внутри чувство совершенной ошибки.
– Ты никак, Игнат Альбертович, совсем постарел? Потерял хватку? Я думал, что достаточно ясно тебе дал понять насчет Секирина еще на собрании. Но что я узнаю сейчас? Ты его упустил. Я честно не ожидал от тебя такого…
– Все не так, как кажется… – Штырь пытался оправдаться, но сам не верил в то, что говорил. – Мой человек в телефонном разговоре сказал, что о нем можно больше не беспокоиться.
– Штырь, уж извини за прямоту, но меня такой ответ не устраивает. Ты видел тело медиума лично?
– Нет.
– Тогда, может быть, ты хотя бы видел своего человека?
– Нет…
– В таком случае я не понимаю, зачем ты мне это вообще рассказываешь. Более того, я тебя сейчас, возможно, удивлю, но мои источники в органах сообщают о том, что Секирин очень даже жив. И сейчас скрывается ото всех.
– Я… я…
– Да-да, не утруждай себя, Игнат Альбертович. Мне и без этого совершенно очевидно, что тебе пора уже в почетную отставку. И я не могу тебе в этом отказывать…
– Ты забываешься, Хан! – Штырь зарычал в трубку, будто услышал самое страшное оскорбление, которое только можно придумать. – Я создал свое дело с нуля! Я подобрал с улицы и воспитал из своих пацанов настоящих волков, я их вооружил, сделав из кучки шпаны тех, с кем считается теперь вся Москва! Не тебе решать, когда мне уходить на покой, ты понял?! Это! Всё! Мое!
– Очень эмоционально, Штырь, я проникся. Без шуток. – Голос Хана не изменился ни на йоту, он оставался все таким же мертвенно-спокойным и невозмутимым. – Одна только неточность. С тобой и твоими джентльменами последнее время не то чтобы считаются, а как бы помягче сказать, больше потешаются. А я надеюсь, ты осознаешь, что твой позор пятнает не тебя одного, но и нашу скромную организацию?
Штырёв заскрипел зубами, но с ходу не сумел придумать достойного ответа на такое издевательское, но все же справедливое замечание.
– Вижу, понимаешь, Штырь. Так что сроку тебе даю до воскресенья. Если за эти несколько дней не сумеешь прикончить нашего неуловимого медиума, то я подключу к этому делу всех остальных. И, можешь уже начинать на меня злиться, тайны из твоего фееричного провала я делать не буду. После такого ты потеряешь даже ту видимость уважения, что имеешь сейчас. И тогда мы снова вернемся к вопросу о твоей отставке, потому что я не позволю тебе больше осквернять своей недееспособностью мою организацию. Жду новостей, всего хорошего.
И Хан положил трубку. Он был настолько серьезен, что даже в кои-то веки снял свою извечную маску равного партнера, которую поддерживал всегда и везде. Он прямо назвал «десятку» своей, давая понять, что все то множество слухов о нем и воровской гильдии Москвы вовсе не беспочвенные. В другое время Игнат Альбертович сильно заинтересовался бы таким откровением, но сейчас его мысли были заняты совсем другими вопросами.
И вот теперь Штырёв снова сидел, глядя в одну точку, и вливал в себя в непомерных количествах дорогущий алкоголь, пытаясь привести мысли хотя бы в подобие порядка. Кто бы мог подумать, что тупой поступок Борова может поставить под удар дело всей его жизни…
Тут снова зазвонил телефон, на экране которого высветилось имя Бориса. Вспомнишь говно, оно и всплыло, что называется.
Штырь ответил больше на автомате, чем от необходимости, но услышав, о чем говорит его человек, сразу принял стойку, как охотничья собака, учуявшая дичь.
– Шеф! – Взволнованный голос Дерзюка говорил сам за себя, у того явно что-то произошло. – Новости! Есть новости про Секирина!
– Давай выкладывай, что там у тебя!
– Не по телефону, шеф. Куда мне подъехать?
– Черт бы тебя задрал! Ко мне езжай, я в офисе! У тебя десять минут!
– Понял! Сейчас буду!
Вызов прервался. Штырь с отвращением посмотрел на недопитый стакан в своей руке и со злостью запустил его в стену, где он разлетелся сотней осколков, оставив на дорогой деревянной панели глубокую вмятину.
Рано еще его списывать со счетов, Штырь еще повоюет. Сперва он разберется с этой занозой Секириным, а потом уже спросит с Хана за его сегодняшние слова. Как бы ни был он силен и влиятелен, но подобного отношения Штырёв не собирается спускать никому. И кто знает, может быть, после этого у «золотой десятки» появится новый глава?
Отбросив сладкие мысли о возмездии, Игнат Альбертович начал мерить свой огромный кабинет шагами. Если Борис сможет дать наводку на исчезнувшего Секирина, то Штырь простит ему абсолютно все прегрешения, в том числе и то, что вся эта каша с непонятным экстрасенсом по его вине и закрутилась.
