Такого на моей памяти не было никогда. Я осмотрелся – на ступенях Капитолия и вокруг него расположились около дюжины сенаторов. У меня сложилось впечатление, что с подобной ситуацией столкнулся впервые не только я один. Большинство из присутствующих были из демократической партии, но я увидел однопартийца-сенатора от Нью-Гемпшира, Эдварда Роллинса. Он как раз подходил к своему модному двухколесному экипажу.
Я окликнул его, и он, криво улыбаясь, спросил:
– Джонни, ты хоть что-нибудь понимаешь? Что произошло, почему мы узнаем обо всем последними, как мужья-рогоносцы?
– Мне лишь сообщили, что Норфолк захватил какой-то Добровольческий корпус. Подробности я не знаю. Но надеюсь, что нас все же соблаговолят поставить в известность о случившемся.
– Ха, Джонни, захвачен не только Норфолк. Эти канальи уже в Чарльстоне, а с Ки-Уэстом связи нет вообще, и телеграфные запросы остаются без ответа. Конечно, вполне возможно, что кабель получил повреждения – да хоть тамошние аллигаторы его перекусили, – но все равно, то, что сейчас происходит, весьма странно – ты не находишь? Тем более что в таких случаях, как правило, оттуда посылают курьера в форт Лодердейл или форт Майерс, чтобы сообщить о неисправности… А ни там, ни там никто ничего не слышал.
Кроме того, выход из Чесапикского залива теперь блокирует некая эскадра под флагом Конфедерации. По крайней мере, такие сейчас ходят слухи – официальной информации нет никакой.
– Тогда почему не созвали сессию Конгресса?
– Ты меня об этом спрашиваешь? Знаю лишь одно – из города теперь так просто не выберешься. По воде не выйдешь из залива, путь через Балтимор опасен, вокруг него – еще больше, где-то в тех местах орудует этот проклятый бешеный русский генерал. Единственная возможность – по дороге до Гейтерсбурга, ведь дальше поезда не идут. И оттуда по железной дороге в Пенсильванию.
Я кивнул – эта информация прошла еще вчера, ведь поезда, следующие на Вашингтон, недавно перешли под контроль Департамента войны. Но оттуда уехать было можно со специальным разрешением, а для депутатов обеих палат Конгресса и их семей оно не требовалось. А Эдди продолжал:
– Так что я еще с утра послал Эллен с сыном домой в Нью-Гемпшир, и теперь мне приходится надеяться, что доберутся они туда без приключений. А как твои?
– Луиза еще в июле уехала в Массачусетс, она терпеть не может вашингтонскую жару, и мы недавно приобрели там дом. А дети уже взрослые и в Вашингтон не хотят, – улыбнулся я. – Ладно, попробую заехать к Хоару и узнать у него, в чем там дело.
Перед домом Хоара стоял экипаж работы явно пенсильванских немцев из графства Ланкастер – сейчас такие в моде разве что в Пенсильвании. Здесь же предпочитают двуколки, вроде той, на которой приехал я. Причем именно этот рыдван был мне знаком – на нем разъезжал Саймон Камерон, до недавнего времени сенатор от Пенсильвании и негласный лидер тамошней Республиканской партии. Ничего в этом штате не решается без его участия. И когда он в марте решил вернуться в Пенсильванию, он позаботился о том, чтобы законодательное собрание штата назначило вместо него его сына Джеймса
[32]. С Саймоном мы, как правило, были союзниками, и сына Камерона-старшего я взял по его просьбе под свое крыло. Меня неприятно удивило, что Хоар не пригласил меня на разговор с моим старым знакомым, но, чуть поразмышляв, я решил не злить вице-президента и вернулся домой.
Незадолго до заката в дверь постучали, и я поручил Джимми Ратбону впустить нежданного гостя. Я ожидал увидеть кого-нибудь от Хоара – обычно это был его дворецкий Колин, – но стоявший там человек не был мне знаком. И не успел я что-либо сказать, как он протянул мне сложенную записку. В ней рукой Джеймса Камерона было написано: «Ханси – от меня». И больше ничего. Я вопросительно взглянул на этого Ханси, а тот, едва кивнув мне, заговорил с легким акцентом пенсильванского немца:
– Босс просил вам передать, что новым вице-президентом решили сделать именно его. А вам лучше бы покинуть город. Причем желательно не через Лорел.
– Почему?
– Вполне вероятно, что сегодня ночью и вас убьют «южане». Либо «люди Тёрчина» по дороге в Балтимор либо вокруг Балтимора. Босс просил еще передать, что дорожит вашей с ним дружбой и не хочет вашей смерти.
Ханси вновь поклонился и, не дав мне задать ни одного вопроса, вышел.
«Ну что ж, – подумал я, – теперь поведение Хоара становится понятным. Покинуть дом нужно сейчас, а вот ночью выезжать из города – самоубийство, это нужно будет сделать завтра на рассвете».
Я поручил Джимми собрать мои вещи и подготовить двуколку, а с наступлением темноты отъехал в знакомый мне гостевой дом на Джорджия-авеню, в полумиле от черты города, где я иногда встречался с… Впрочем, это не так уж важно. Клерк лишь кивнул мне, царственным жестом принимая, как обычно, долларовую купюру – дороговато за этот клоповник, да еще и далеко от центра, зато мое инкогнито не будет раскрыто. У меня сложилось впечатление, будто он подумал, что мой слуга – мой очередной… э-э-э… ночной спутник, а деньги он получал в том числе и за умение держать язык за зубами. Так что вряд ли кто-нибудь сможет меня найти этой ночью.
Разбудил меня Джимми еще до восхода солнца, и заставу мы пересекли, как я уже рассказал, беспрепятственно. Но то, что я здесь ночевал, скорее всего, станет достаточно быстро известно – и меня начнут искать на гейтерсбургском направлении. Именно поэтому, проехав через деревушку Сильвер-Спринг, практически примыкавшую к Вашингтону – на ее другом конце застава была, но на ней почему-то никого не было, – мы повернули направо у Уитонской почты и направились в Сэнди-Спринг, квакерский поселок вдали от главных дорог. Там жил Кейлеб Браун, один мой… скажем так, знакомый, который, я надеялся, не откажется предоставить нам кров. Или хотя бы позволит нам провести одну или две ночи. Ведь искать меня будут, скорее всего, либо на железной дороге, либо на трактах, ведущих на север, в мою родную Пенсильванию.
Дорога петляла между полями, а потом превратилась в длинную прямую улицу, посыпанную гравием, наверное, чтобы не размыло дорожное покрытие. По обе стороны ее окаймляли аккуратные дома, покрашенные в неброские цвета, с садами за деревянными заборами. Посередине находилась небольшая площадь, с одной стороны которой располагалось здание, в котором я без всякого сомнения узнал ратушу, а с другой – длинное здание без всяких украшений. Вскоре я услышал удары колокола, а затем из длинного дома начали выходить дети. То ли школа, то ли молельня, совмещенная со школой, подумал я. Высунувшись из двуколки, я подозвал одного мальчугана и спросил:
– Это Сэнди-Спринг?
– Именно так, мистер, – вежливо ответил тот.
– Не подскажешь мне, где здесь дом Кейлеба Брауна?
– Вон он, на окраине, – тон мальца стал уже не таким почтительным. Он указал мне рукой на большой, но давно не крашенный дом посреди заросшего бурьяном участка. Над отдельным входом висела вывеска «Почта Сэнди Спринг и Бруквилла. Почтмейстер Кейлеб Браун», и туда вела более ухоженная тропинка.
