Жили мы в небольшом и весьма уютном домике на границе с Джорджтауном, в далеко не самом фешенебельном районе. Вообще-то полагается, чтобы у супруги была собственная спальня и чтобы постельные ласки имели место редко и только ради продолжения рода. Но Мэри всегда ночевала в нашей спальне, считавшейся официально моей, и лишь когда у нее были «эти дни», она уходила в свою. И ровно за год до моей инаугурации служанка нашла ее успевший остыть труп – судя по всему, бедняжке стало плохо, а меня не было рядом, чтобы вызвать доктора.
Я не хотел переезжать в Президентский особняк, но мне объяснили, что это обязательно. Из слуг я взял с собой лишь Дэвида, американца во втором поколении, чей отец некогда прибыл из горных районов Шотландии и поселился в моем родном штате Нью-Йорк, и Алена Форрестье, сына известного повара из Нового Орлеана, который готовил для нас с Мэри с самой нашей свадьбы. Насчет остальных меня даже не спросили – мол, так положено.
Впрочем, с тех пор как мне пришлось стать президентом, меня редко спрашивают – Хоар присылает мне документы на подпись, и мне приходится их подмахивать, нравится мне это или нет. Я пытался несколько раз отклонить тот или иной документ, но мне вице-президент объяснил, что Конгресс все равно отменит мое вето, так что не стоит и стараться. Полагаю, что так оно и есть – мне рассказывали, что на каждой сессии Палаты представителей и Сената дежурят вооруженные люди, якобы для защиты парламентариев. Именно они сначала арестовали всех южан-конгрессменов, а потом и тех, кто посмел протестовать против подобного произвола.
Колин Мак-Нил, дворецкий Хоара, пришел лично. Как правило, это означало, что среди документов есть такие, которые я сочту либо противозаконными, либо неправильными. И он умел заставить меня их все равно подписать.
На сей раз Мак-Нил протянул мне папку, приложил палец к губам и прошептал:
– Мистер президент, сегодня за ужином вас попытаются отравить.
Никогда ранее ничего подобного не случалось, и я попытался что-то сказать вслух, но Мак-Нил повторил свой предыдущий жест и добавил шёпотом же:
– Не ешьте ничего острого и не пейте вина либо виски. Сделайте вид, что вы плохо себя чувствуете, и отправьтесь в кровать. Откройте окно, а ровно в половину десятого спуститесь вниз по водосточной трубе. Вас будут ждать люди, которые вас спасут. Если вы этого не сделаете, то вскоре после полуночи к вам придут и убьют – по крайней мере, такие инструкции Хоар давал кому-то из незнакомых мне людей, а я это услышал совершенно случайно. Мистер президент, не забывайте подписывать бумаги…
Я открыл папку. Законопроект об ассигновании таких-то сумм на то-то и то-то… еще один… и еще… Законопроект о дополнительных налогах на южан для «обеспечения их безопасности». Хорошенькое «обеспечение» – грабежи, убийства, надругательства над женщинами, а кое-где, если верить слухам, и над детьми – обоих полов. «А нам Господь так и не послал деток, – подумал я неожиданно, – а теперь, когда супруга моя скончалась, их у меня уже не будет». И она, и я очень хотели детей, и мысль о том, что где-то людишки Говарда так поступают с чужими детьми, не давала мне покоя.
Тем более, даже если бы безопасность обеспечивали на самом деле, то почему за это должны платить лишь южане? Помнится, одним из главных факторов, приведших к американской революции, было повышение налогов, связанное с необходимостью держать войска в Америке – парламент в Вестминстере решил, что пусть сами колонисты за это и платят. А тут мы делаем то же самое с частью нашей нации.
Я не сомневался, что, если бы я вчитался в текст законопроекта, я бы обнаружил и другие вопиющие нарушения прав и свобод граждан южных штатов, а возможно, и не только их. Но я послушно взял перо, обмакнул в чернильницу и вывел свою подпись, посыпав листок затем песком, после чего потянулся за следующим. И, наконец, бумаг больше не было, и я закрыл папку и отдал ее Мак-Нилу. Тот поклонился и неожиданно с силой толкнул дверь. С той стороны послышался стон, но тот, кто подслушивал, сумел каким-то образом мгновенно испариться.
«Конечно, это могло быть и глупой шуткой, но лучше уж перестраховаться», – подумал я. У одного из блюд был странный вкус, и я лишь поковырялся в нем, после чего сказал Ричардсону, что чувствую себя плохо и чтобы мне подготовили умывальник. Затем я открыл окно, выключил свет и лег в постель, прислушиваясь к церковным колоколам. Восемь часов, восемь пятнадцать, восемь тридцать, восемь сорок пять… Я всеми силами старался не уснуть.
Неожиданно открылась дверь, и в нее вбежали Ричардсон и молодой помощник повара, его племянник – Хоар очень просил меня тогда оставить этого племянника. Молодой взгромоздился на меня и не давал мне пошевелиться, а старый, шепнув: «Только не оставляй синяков!», начал душить меня подушкой.
Я боролся как мог, но почувствовал, как теряю сознание, а затем перед моим мысленным взором предстала моя прекрасная Мэри; она мне ласково улыбалась, но качала головой – мол, рано тебе еще ко мне. А через секунду я услышал стук от падающего тела, подушка исчезла, и я стал жадно глотать воздух. А затем и тяжесть на моей спине куда-то пропала.
Я увидел сначала нечто, показавшееся мне весьма ярким, а затем потихоньку смог разглядеть двоих нападавших на меня. Племянник валялся на полу, и шея его была неестественно вывернута, а на Ричардсоне сидел человек в странной одежде. Кто-то прошептал:
– Вы можете передвигаться?
– Вроде да, – ответил я так же тихо.
– Тогда поскорее. Нам лучше отсюда уйти, пока не поздно.
Меня спустили по веревке через окно, где меня приняли другие люди, одетые столь же неброско. Последовал связанный Ричардсон, а затем и мои спасители. Садами мы вышли к Потомаку, где нас ждала лодка из невиданного мною прежде материала. Когда я в нее сел, то мне показалось, что внутри нее был воздух. Послышался тихий клекот неизвестного мне агрегата, и лодка каким-то странным образом помчалась по Потомаку.
23 (11) августа 1878 года. Вашингтон, Капитолий
Вице-президент САСШ Джордж Фрисби Хоар. Точнее, пока еще «вице»
– Есть ли у кого-либо из присутствующих здесь сенаторов вопросы по приведенным доказательствам того, что президент Уильям Алмон Уилер совершил серьезные преступления и проступки, а также вопиющие нарушения общественной морали, несоизмеримые не только с человеческими, но и с божественными законами?
Вопрос мой был встречен молчанием – не только потому, что вооруженные люди, как это уже стало обычным, присутствовали во время заседаний в зале Капитолия, но и сама картина оказалась столь неприглядной, что защищать Уилера было бы равносильно политическому самоубийству.
Вообще-то Уилер, подумал Хоар, совершил большую ошибку – если бы он умер от отравления, либо позволил бы удавить себя подушкой, то его бы похоронили со всеми положенными в таких случаях почестями. А в учебниках его имя упоминалось бы в одном ряду с Линкольном – еще бы, убит подлыми южанами за то, что защищал демократию и права граждан… Тем более, и южанин-убийца имелся – его новоорлеанский повар. Кто бы подумал на его помощника, бросившего щепотку переданного ему зелья в столь любимый Уилером новоорлеанский кассуле? Делал его лягушатник с огромным количеством специй, поэтому вряд ли президент почувствовал бы разницу.
