Я с уважением посмотрел на оружие, которому почему-то дали имя красивого цветка. Ох и шутники эти югороссы!
– А вот это изделие, официального названия не имеющее, но наши бойцы называют его «рогаткой». Вообще-то оно предназначено для стрельбы по воздушным целям – вертолетам и самолетам, но часто ему приходится палить по всему, что движется по земле.
Стоящее на платформе в окружении мешков с песком странное сооружение с двумя стволами, смахивающими на охотничью двухстволку, и большими ящиками по бокам на меня не произвело особого впечатления. А штабс-капитан тем временем продолжил свою лекцию:
– Не смотрите, что калибр у этих пушечек мал. Зато они могут с расстояния в две с половиной версты обрушить на врага снаряды со скоростью в две тысячи выстрелов в минуту.
– Сколько-сколько вы сказали? – я не поверил услышанному. – Две тысячи выстрелов в минуту?!
– Именно так, Иван Васильевич, – штабс-капитан с улыбкой посмотрел на меня. – При попадании снаряда в человека летальный исход гарантирован. Очень гуманное оружие – оно не оставляет после себя раненых.
«Гм, странные понятия о гуманности у этих югороссов, – подумал я. – Впрочем, необычны они не только в этом. Интересно, что они за люди такие?»
– Обратите внимание вот на эту красавицу, – Бесоев ткнул своим перстом в нечто, сильно смахивающее на огромную стальную морковку со множеством отверстий спереди. – Конечно, это кустарщина, но работает неплохо.
– А что сие за приспособление? – поинтересовался я. – Я даже не могу себе представить, как стреляет эта штука.
– Это, Иван Васильевич, блок для стрельбы неуправляемыми ракетами С-8. Используют такие блоки у нас в основном вертолеты и самолеты. В нем находится двадцать ракет калибра 80 миллиметров – чуть больше трех дюймов. Ракета имеет дальность полета до двух верст. Как я уже сказал, она неуправляемая, и из нее стреляют не по точечным целям, а по площадям. Зато в том месте, куда ляжет залп из этого блока, редко кто остается целым и невредимым. В головной части каждой ракеты находится две тысячи стальных стрел, или, как мы их называем, стреловидных поражающих элементов. На конечном участке полета ракеты эти стрелы выбрасываются вперед вышибным зарядом.
– Какой ужас! – воскликнул я. – Такой стальной дождь убьет или искалечит всех, кто окажется у него на пути.
Югоросский штабс-капитан лишь развел руками, словно говоря: «На войне как на войне». А у меня внутри даже шевельнулась жалость к тем, кто окажется под ударами такого бронепоезда смерти.
– Ну и, так сказать, на десерт, мы установим на платформах пулеметы – это что-то вроде ваших митральез – и АГСы, сиречь автоматические гранатометы станковые. Они забрасывают свои гранаты на расстояние до двух верст, причем делают это весьма быстро. Стреляют они осколочными и прочими снарядами. Тоже весьма эффективная штука.
– Все это, конечно, просто замечательно, Николай Арсеньевич, – сказал я, – только кто будет из этого чудо-оружия стрелять? Вас немного, а мои солдаты хотя и храбрецы, но с вашей техникой не знакомы.
– Мы учли этот момент, Иван Васильевич, – кивнул Бесоев. – Сегодня вечером сюда будут переброшены по воздуху люди, которые обучены стрельбе из всего того, что вы только что увидели. Треть их – из югороссов, а остальные – волонтеры из России и юные конфедераты. Вы уж тут не обижайте их – они ребята хорошие, опыт боевой имеют – участвовали в освобождении Ирландии от британцев.
Хочу попросить вас еще вот о чем. В экипаж бронепоезда нужны ваши люди – меткие стрелки, а главное, те, кто хорошо знает здешние места. У нас, конечно, есть карты этой территории, но надо, чтобы были те, кто без карт, только по хорошо известным им приметам могли бы с ходу определить, где находимся мы, а где неприятель.
Я пообещал штабс-капитану подобрать для него надежных людей, с которыми наш бронепоезд мог бы дойти до самого Вашингтона.
– Да, и еще, – сказал Бесоев, – помимо боевой части в БП следует сформировать и вспомогательную, своего рода тыл. Ведь необходимо место, где хранятся боеприпасы, продовольствие и прочее военное имущество. В конце концов, вагон для раненых – а они будут, как мы ни будем стараться беречь личный состав. Опять-таки надо куда-то складывать рельсы и шпалы для ремонта железнодорожного полотна. Нужен будет и запасной паровоз, если основной будет поврежден врагом.
Я на эту тему переговорил с господином Смирновым, и он обещал сформировать вспомогательную часть бронепоезда.
– А вы, Николай Арсеньевич, не подумали о том, что вслед за вашим, как вы говорите, БП, должны двигаться составы с войсками? Вы разгромили противника, заняли город, а дальше что? Оставите его и двинетесь дальше? Так его снова займут янки и расправятся с теми, кто с радостью встретил вас. Будете сидеть и ждать у моря погоды? А так вслед за вами в город на поезде прибудут наши солдаты, после чего вы с чистой совестью поедете дальше воевать.
– Все правильно вы говорите, Иван Васильевич, но сможем ли мы найти нужное количество вагонов и паровозов для переброски войск? Может быть, надо для начала захватить большой населенный пункт, в котором есть депо с необходимым количеством подвижного состава? Вы прикиньте – есть ли такой город поблизости.
– Гм, пожалуй, я так сразу не смогу вам ответить. Надо будет посоветоваться с капитаном Смирновым. Он инженер-путеец и знает об этом поболее меня. Пойдемте, Николай Арсеньевич, поговорим с ним.
30 (18) августа 1878 года. Вашингтон, Президентский особняк
Джордж Фрисби Хоар, его обитатель
– Ты что сделал, идиот? – заорал Хоар, заглянув в президентскую спальню. – Какого черта ты тут повесил эту мазню! Этой штуке место в спальне первой леди, болван!
Да, Рут-Энн почему-то очень нравились жутко романтические картины школы долины Гудзона. Но ему-то зачем в спальне подобный пейзаж? Он самолично посмотрел кладовку в подвале, в которой хранились картины, и отобрал лично для себя полотно, вероятно, Рубенса, хотя он уверен в этом не был – искусство Хоара заставляли изучать в университете. Мол, для человека образованного это важно. Но для новоиспеченного президента картины были лишь для того, чтобы покрасоваться перед гостями – а также выгодно вложить деньги.
Рубенс для него был исключением – этот голландец (или фламандец? попробуй их разбери…) малевал толстозадых и грудастых баб, то есть именно таких, какие нравились Хоару с молодости. А эта, с огромными отвисшими грудями, изображающая Венеру, к которой пришел ее супруг – Хоар успел подзабыть, кто именно, то ли Геракл, то ли Гефест, а может, и Марс – была очень сильно похожа на Луизу Паттерсон. Супруга бывшего сенатора оказалась лучшей любовницей, которая у него когда-либо была, тогда как его собственная мегера, высохшая, словно копченая селедка, Рут-Энн, если в кои-то веки и соглашалась разделить с ним постель, то лежала, как бревно, и если и смотрела при этом на мужа, то как на последнюю мерзость. Хотя, как ему успели доложить, она нередко проводит время то с инструктором по верховой езде, то – когда она в Бостоне, как сейчас – с капитаном яхты.
