– Господин полковник, мы обнаружили, что с севера в нашу сторону движется кавалерийский отряд численностью примерно в пятьсот сабель. Расстояние – не более двух километров. По-вашему – чуть больше мили. С ними батарея пушек. Раньше мы это направление не смотрели, потому что были заняты целеуказанием для восточных.
А это уже было очень опасно. Можно было бы, конечно, оголить ньюаркское направление – но, к шаману не ходи, янки, узнав об этом, подтянут резервы и ударят оттуда, на сей раз более результативно. Тем более, пока наши воины вернутся в Чарльстаун, кавалерия янки уже будет в городе. Я посмотрел на Василия, он кивнул, и через несколько минут полусотня, а также оба пулеметчика вместе со мной на рысях поскакали на север.
Увы, как я и опасался, Серый Орел не выдержал и, оставив подготовленные позиции, бросился в убийственную атаку на эскадрон. Конец этой стычки мы успели увидеть – осейджи и крики полегли почти все, а синие мундиры хотя и понесли некоторые потери, но сумели сохранить свою боеспособность. Мне показалось, что все потеряно, но я даже не догадывался, насколько страшны в бою эти русские.
Калмыков отдал команду на своем языке, и югороссы-пулеметчики выскочили вперед на своих повозках, называемых тачанками, развернули их и открыли меткий огонь по янки. Казаки же обнажили свои шашки и стали чего-то ждать.
Как и ожидалось, янки под огнем югоросских пулеметов спешились и открыли ответный огонь из ружей. Как мне рассказали русские советники, кавалеристы у янки обучались по типу драгун. Другими словами, они были фактически конными пехотинцами. А саблями сражаться они не умели – сабля у них была скорее предметом, отличающим кавалериста от пехотинца, чем оружием. Именно поэтому индейцы прозвали их длинными ножами. Сабельному бою в армии САСШ не учили. И если кто-то из них и умел немного «махать этой железкой», но его умения хватало лишь на то, чтобы рубить безоружных скво и детишек во время нападения на индейские становища. Основным же оружием американских кавалеристов были револьверы и карабины.
Все это вспомнилось мне, когда я увидел настоящую атаку кавалерии. По команде подъесаула казаки помчались на врага. Из плотного строя они на ходу рассыпались в тонкую линию, которую, как я потом узнал, называли лавой. Пригнувшись к гривам своих коней, казаки мчались на янки с диким криком и визгом. Я покачал головой – даже в бою индейцы не издавали таких душераздирающих воплей.
Это зрелище произвело на янки такое впечатление, что они на мгновение опешили. И это позволило казакам быстро домчаться до врага. А потом началось такое… Даже мне, прошедшему через несколько войн и повидавшему множество смертельных схваток, стало не по себе. Казаки своими шашками безжалостно рубили перепуганных янки. Вот Калмыков шашкой отрубил руку кавалериста, который попытался выстрелить в него из кольта. Рука, словно сухая ветка, отлетела в сторону. Вот мчится гнедой конь с сидящем на нем всадником в синем мундире. Но у всадника нет головы… Янки пытались прижаться к земле, чтобы спастись от казачьих шашек. Но те, свесившись с седла, рубили и лежачих.
Наконец, когда численность врага сократилась на две трети, подъесаул что-то крикнул. Казаки прекратили бойню и стали конями сгонять в кучу уцелевших и насмерть перепуганных янки. Тех, кто замешкался, они подгоняли ударами шашкой плашмя.
Василий подъехал ко мне, на ходу вытирая кровь на клинке подобранным на поле боя синим кепи.
– Господин полковник, противник уничтожен, – доложил он, приложив руку к своей лохматой шапке. – Взяты пленные, где-то с полусотни. Наши потери, – тут есаул нахмурился, – четверо убитых да с десяток раненых. Сколько этих янки сбежало – не знаю. Впрочем, я полагаю, – тут есаул неожиданно хитро улыбнулся и подмигнул мне, – что это даже хорошо. Те, кто уцелел, расскажут своим знакомым, что такое казацкая шашка. Пусть эти янки теперь боятся нас, как черт ладана. Сам Наполеон Бонапарт от нас бегал. А эти, – есаул пренебрежительно сплюнул, – куда им против нас.
Я ничего не сказал Василию и вместо слов низко поклонился казакам – больше сделать я ничего не смог.
3 сентября (22 августа) 1878 года. Южно-Каролинская железная дорога между Литтлтоном и Колумбией
Бригадный генерал Джордж Крук, командующий Четвертой дивизией армии САСШ
Позади остались двое суток изматывающего путешествия по Виргинии, Северной и теперь Южной Каролине. Да, на Западе, где я служил до недавнего времени, железные дороги намного лучше, чем то убожество, которое я увидел на главной артерии мятежного Юга, от виргинской Александрии до Шарлотты в Северной Каролине…
Наш поезд шел со скоростью не более тридцати миль в час, и на многих участках приходилось сильно замедлять ход, причем не раз и не два. Загрузка угля и воды также отнимала много времени, а один раз сломался паровоз второго состава, и нам пришлось ждать, пока его починят.
Но лишь когда поезд после бункеровки в Шарлотте повернул на колумбийское ответвление и мы оказались на Южнокаролинской железной дороге, я наконец понял, что такое ад на колесах. Дорога эта была скверно восстановлена, после того как по ней прогулялись люди генерала Шермана в конце войны. Скорость состава упала до пятнадцати-двадцати миль в час, а на отдельных участках до десяти или и того меньше. При этом вагоны немилосердно тряслись, и наше путешествие превращалось в сплошную муку. В утешение мне говорили, что между Колумбией и Чарльстоном дорогу обновили и по ней будет можно ехать относительно комфортно. Но ведь сначала нужно было доехать до этой самой Колумбии.
Согласно приказу генерала Шермана, моей дивизии предписывалось прибыть в Колумбию и временно встать там на постой. В записке, переданной мне в дополнение к приказу, указывалось, что после того в мое подчинение должна была перейти Пятая кавалерийская дивизия полковника Мерритта. А пятого сентября рано утром планировалось отправиться в Оранжбург, после чего мы пойдем на Риджвилл и далее на Чарльстон. И зло – а убийство моего бывшего подчиненного и хорошего друга, президента Рутерфорда Хейса, иначе назвать было нельзя – будет наконец отмщено.
Костяк моей дивизии имел неплохой опыт войн с апачами и сиу. А эти индейские племена – весьма храбрые и умелые противники, что бы там ни писали про них в газетенках. И, кстати, люди слова – мне было больно, что приходилось с ними воевать. Но я в первую очередь солдат и обязан выполнять приказы. Когда же я выйду в отставку по выслуге лет, то, скорее всего, постараюсь сделать все, чтобы добиться облегчения их участи и соблюдения имеющихся договоров с индейцами
[49].
Единственной крупной станцией на нашем пути оказался Спартанбург. Но его мы проскочили, даже не замедлив хода. То же произошло и в Литтлтоне, после чего наш поезд – а за ним и три других с личным составом и лошадьми – вышел на финишный перегон. До Колумбии оставалось чуть больше двадцати пяти миль.
Неожиданно я услышал снаружи раскат грома, и в воздухе промелькнули странные силуэты, не похожие на птичьи. Такие же я видел три дня назад в Александрии – они пролетели над Вашингтоном, после чего, как мне рассказали, над городом были сброшены какие-то листовки. Что было дальше, не знаю, хотя первого числа в столице и была слышна перестрелка. Увы, ни на одной из станций нас так и не смогли проинформировать об этом – телеграфные линии почему-то не работали, и никаких новостей из Вашингтона не поступало.
