Я бы хотел попросить министра иностранных дел Югороссии Нину Антонову – да, эта очаровательная дама рядом со мной и есть министр – сказать нам пару слов.
К этому я была совершенно не готова, но подошла к пульту и еле-еле удержалась, чтобы не козырнуть Дэвису – головной убор, пусть в виде легкомысленной шляпки, у меня имелся. Но президент поклонился, поцеловал мою руку, и я начала:
– Дорогие конфедераты! Я рада, что справедливость наконец-то восторжествовала. Вам не всегда будет легко, но я надеюсь, что вы никогда не забудете жертв, принесенных вашими согражданами на алтарь свободы – помните, им пришлось неизмеримо труднее. А мы, русские – и югороссы, и граждане империи, – сделаем все, чтобы помочь вам в этом непростом деле. Но отныне ваша судьба в ваших собственных руках, и ни в чьих иных. И никогда не забывайте тех, в чьем сердце не гаснул огонь Конфедерации все эти долгие двенадцать лет. Именно они – президент Дэвис, адмирал Семмс, генерал Форрест и многие-многие другие, а также те, как генерал Тёрчин, перешедшие на правую сторону, увидев творящееся на этой земле беззаконие, – и сделали этот великий день возможным.
Но самое главное, в отличие от первой Конфедерации сегодняшняя Конфедерация – государство, которое уже признали Россия, Югороссия и Ирландия, государство, которое состоялось, государство, для которого, я надеюсь, прошло время войн и пришло время мирного созидания. Да здравствует Конфедерация!
– А теперь, леди и джентльмены, – объявил Дэвис, – объявляю сегодняшний день Днем Конфедерации! По этому случаю все приглашаются на торжественную трапезу! – И он показал на Молл, где на расстоянии метров, наверное, двухсот стояли длинные столы, на которых дюжие повара резали жареное мясо, а рядом – бочки, судя по всему, с пивом. К ним немедленно выстроились длинные очереди.
Нас же, а также офицеров, гостей, и репортеров, и всех русских, повели к столам, расставленным чуть поодаль. Под ликование толпы мы спустились на Молл и отправились туда под охраной полудюжины солдат. Я еще подумала, как просто можно было бы всех нас поубивать, если кто-нибудь поставил бы перед собой такую задачу. Тем более что в этом городе на политиков покушались не так уж и редко – вспомните хотя бы недавнее убийство Хейса, а в шестьдесят пятом – Линкольна.
Поэтому я контролировала ситуацию, как могла, да и Сергей, как я заметила, весьма внимательно посматривал по сторонам. Тем не менее все обошлось. Кормили нас, кстати, тем же самым, чем и других – мясом с кукурузой и пивом. Должна сказать, что было достаточно вкусно.
Когда начало вечереть, Дэвис сказал мне:
– Госпожа Антонова, мы решили выделить командованию югороссов Президентский особняк в качестве резиденции на время вашего пребывания в нашем городе. Сейчас вас отвезут туда на вашем автомобиле, а завтра в одиннадцать пятнадцать, если вам удобно, я хотел бы видеть вас – и других русских – у Капитолия, со стороны Молла. Прислать за вами автомобиль, или вы предпочитаете прогулку верхом?
– Верхом, – улыбнулась я, вспомнив, как я ребенком взяла пару уроков верховой езды. Слава Бережной чуть помрачнел, и я подумала, что, может, лучше и правда на машине? Но промолчала.
– Тогда за вами прибудут в одиннадцать часов ровно. Доброй вам ночи, господа!
11 сентября (30 августа) 1878 года. Вашингтон, Президентский особняк
Генерал-майор Вячеслав Николаевич Бережной, армия Югороссии
Утром мы – Нина Антонова, Серега Рагуленко и я – собрались на завтрак в небольшой президентской столовой на втором этаже. Завтрак состоял из яичницы, хрустящего бекона, картошки, поджаренной вроде драников, и – по словам слуги, сервировавшего стол, – «немножко Юга»: каша из грубо помолотой кукурузы – grits – и пюре из измельченной говядины в мучном соусе – creamed beef. Должен сказать, что последние два блюда мне особенно понравились.
– Ну, как спалось? – спросил я. – Нина, ты же вроде сподобилась почивать в президентской спальне.
– Так себе. Тяжелая викторианская мебель, примерно как здесь. Кровать такая мягкая, что я чуть не утонула в ней, – усмехнулась Нина. – А на стенах спальни – мазня на банно-прачечные мотивы: голые толстозадые бабы с претензией на подражание Рубенсу. Я поинтересовалась у слуги, неужто здесь такое в моде. Он лишь пожал плечами, дескать, страна, видите ли, высокоморальная, подобное творчество в стиле ню здесь не приветствуется, но вот сам Хоар просто тащился от пышных женских форм. При Уилере там висели портрет его покойной жены, картина на мифологические темы и какой-то пейзаж. Но Хоар приказал убрать все в подвал, как и прочие картины, оставшиеся от бывших президентов. А у тебя как?
– Примерно такое же ложе, только везде, где нужно и не нужно, рюшечки и цветочки. Это была спальня мадам Хоар – хотя она, как я понял, там ни разу не появилась. Зато живопись была достаточно интересной – романтические ландшафты. Как мне сказали, это школа долины Гудзона. Серега, а у тебя?
– Гостевая спальня. Минимализм – остался, говорят, еще от президента Джонсона, дизайнером послужила его дочь. У нее, сказать честно, был неплохой вкус.
– Нас вроде грозились забрать в одиннадцать? А сейчас девять, – я посмотрел на часы, – двадцать две. Давайте попросим кого-нибудь из слуг устроить нам небольшой тур. Заодно и поснимаем. Когда еще удастся побывать в Белом доме, – предложил я, хитро улыбнувшись.
– Ладно. Вот только мучает меня один вопрос, – сказал Сергей. – Я, знаете ли, насмотрелся на то, что наши друзья – особенно из цветных полков – устроили на этой земле. Очень все похоже на «подвиги» нацистов. Все, как в фильме «Обыкновенный фашизм». Либо на безобразия грузинских гвардейцев в Южной Осетии. Помните, я вам показывал фото, сделанные мною в Цхинвале. Разгромленная школа и театр имени Хетагурова. Расстрелянные и раздавленные танками машины на улицах, а в них обгоревшие трупы – не только взрослых, но и детей, и стариков… Меня впечатлил школьный журнал на полу разгромленной школы, исписанный грязными ругательствами, хотя это было мелочью по сравнению со всем остальным. Тогда я и спросил себя, а почему мы не были готовы к грузинскому вторжению? Да, мы не хотели, чтобы мир заклеймил нас как агрессоров, но они же все равно это сделали. А так мы смогли бы спасти сотни жизней – не только осетинских, но и наших.
Я возразил:
– Да, но ведь никто не ожидал, что Грузия начнет свою операцию – тем более накануне Олимпийских игр, да и галстукоед объявил одностороннее перемирие за пару часов до начала агрессии.
– Как будто мы не знали, с кем имеем дело… Ладно, ты прав, ситуация была неоднозначная. Но здесь-то все было ясно с момента убийства Хейса, да и на самом деле пораньше. Так почему мы не вмешались на этот раз? Мы вполне могли задавить весь этот ужас, что называется, в зародыше.
– Понимаешь, Сергей, – вздохнула Нина Викторовна, – можно было бы вообще отказаться от участия конфедератов в разгроме янки. Как ты убедился, американская армия оказалась слаба в коленках, и после нескольких наших БШУ она бы просто разбежалась. Мы преподнесли бы победу Джефферсону Дэвису на блюдечке с голубой каемочкой. А что потом?
