* * *
Если вы считаете, что в Эттон-Крик все еще безопасно… Все жители обеспокоены… – Я пробежала глазами несколько абзацев. – Мартина Грейс возвращалась 13 января со своей работы (она работала в вечернюю смену в кафе «Барокко» на улице Гринов в Старом городе), перед этим позвонив отцу и сообщив, что будет дома с минуты на минуту…
* * *
Я открыла еще одну статью, в которой было сказано, что тело Мартины Грейс было обнаружено на парковке рядом с местом ее работы. Очевидцы утверждали, что ее грудная клетка была вскрыта и сердце отсутствовало. Я быстро прикинула в уме даты и поняла, что во время смерти в 1990 году Мартине было лишь семнадцать лет. Ее похитили ночью 13 января, и уже утром обезображенное тело нашли на парковке. Будто она никуда и не уходила.
Я поежилась, теперь по-другому взглянув на фотографию Мартины Грейс. Она все еще улыбалась, и ее глаза были той же миндалевидной формы, но теперь все было иначе, потому что я знала, как именно она умерла.
Вернувшись к доске, я отыскала взглядом две знакомые статьи. Мама распечатала их и прикрепила под фотографией Мартины при помощи красной кнопки. Ниже был прикреплен ярко-желтый стикер. На стикере было написано: «Изнасилование. Личное».
В психологии я разбиралась совсем немного и была уверена, что мама еще меньше, но судя по ее заметкам, она решила, что изнасилование с последующим вырезанием сердца было для преступника личным. Я вновь почувствовала холод в ногах, стоило представить, как моя мамочка, такая нежная, улыбчивая, болтающая с энтузиазмом, сидит здесь и так же, как и я, смотрит на эти фотографии, изучает преступления, пытается понять ход мыслей убийцы… зачем она это делала? Откуда обо всем узнала и зачем купила квартиру в Эттон-Крик?
А что, если… вдруг она не покупала ее? Что, если мама раньше жила здесь, в Эттон-Крик? Во время убийств ей было двадцать с лишним лет… возможно…
Мое сердце забилось сильнее, когда в голове промелькнула какая-то мысль, но я не смогла ее ухватить. Я подождала несколько секунд, но так и не почувствовав озарения, достала из кармана куртки мобильный телефон и позвонила миссис Нэтвик.
Ее голос был бодрым, и она тут же задала мне сотню вопросов: как я себя чувствую, все ли у меня хорошо. Но ее воодушевление угасло, когда я предупредила, что приеду на выходные, чтобы поговорить о маме и ее квартире в Эттон-Крик. У миссис Нэтвик не было выбора, кроме как согласиться: мы обе понимали, что даже если она запретит ехать, я все равно появлюсь на пороге ее дома.
Когда мы распрощались, я с облегчением положила телефон в карман и скрестила руки на груди. Мамина доска преступлений была прямо перед моим лицом, и я сосредоточила на ней внимание.
Мартина Грейс училась в старшей школе Эттон-Крик и подрабатывала в кафе на улице Гринов в Старом городе. Не похоже, чтобы эта девушка шаталась где попало, так почему он выбрал именно ее? Из-за внешности? Он изнасиловал ее и вырезал сердце. Это личное.
Может ли вырезанное сердце быть чем-то личным? Почему не почка, не селезенка? А может, для него сердце было символом любви и человечности? Может, убийца – один из ее приятелей? Девушка была очень красива, уверена, у нее был парень.
Я присела на стол между коробками, продолжая смотреть на доску.
Сердце. Он вырезал ее сердце, а это не так-то просто сделать. Значит, у него были время, силы и пространство. Убийца где-то держал жертву, а затем бросил ее на парковке – там же, где произошло похищение. Значит, хотел, чтобы ее сразу узнали. Потом, проходя мимо того места, он мог вспоминать, как надругался над девушкой.
А что он потом сделал с ее сердцем?
Я продолжала смотреть на доску, а время шло. Старые фотографии красивых девушек, вырезки газет двадцатилетней давности. Пылинки кружились в воздухе. Свет проникал сквозь окно справа от меня, попадая на мертвые лица, запечатленные на фотокарточках.
Девушки между собой похожи: все брюнетки в возрасте до двадцати пяти лет, с примерно одинаковой конституцией тела. Думаю, у каждой из них было вырезано сердце. Не понимаю, маньяк выбирал их по внешности?
Я покопалась в маминых бумагах, лежащих на столе. Здесь была коробка с пронумерованными папками. Информация о Мартине Грейс была в папке под номером один, поэтому я приступила к папке номер два. На ней крупными буквами было выведено: «Эмили Питерсон».
Я раскрыла папку и наткнулась на множество фотографий: туловище с синяками и ссадинами, кисти рук с характерными травмами, говорящими о том, что жертву связывали, мертвенно-бледное лицо с синеватыми губами. И глаза открыты. Это очередная садистская фантазия – он хотел, чтобы она не только чувствовала его, но еще видела. На отдельной фотографии была грудь Эмили Питерсон: сердце изъято, словно обед из контейнера.
Я на секунду представила на своем месте маму. Откуда она взяла эти фотографии, медицинские записи и прочее? Как она могла смотреть на эти вещи, ведь мама такая…
Я покачала головой, зажмурившись на секунду, но затем вернулась к Эмили. Разрез на груди сделан очень профессионально. Может, убийца врач? Чтобы сотворить такое, нужно иметь кое-какие навыки, и, судя по записям, у Эмили был частичный перелом ребер из-за повреждения внутренней костной пластины. Это значит, что преступник ударил ее, чтобы она не могла сопротивляться, а затем связал и принялся за дело. Реберным ножом он разрезал хрящи, отчленил ключицы и, стараясь не повредить крупных вен, отсек все мягкие ткани от внутренней поверхности грудины. Затем он бережно вытащил сердце и…
Я сделала в своей записной книжке пометку «Врач» и дважды подчеркнула. Но если он был врачом, как мог осмелиться на подобное? Как он мог быть таким чудовищем?
Совсем некстати я вспомнила слова Аспена. Он сказал, что Первый медицинский павильон полностью мне подходит и из меня выйдет хороший врач, потому что у меня есть задатки: я расчетливая и холодная.
Этот парень был таким же? — подумала я, глядя на фотографию груди Эмили Питерсон. – Он тоже был расчетливым и холодным?
Я покачала головой, заставляя себя сосредоточиться. Девушку похитили ровно через год после Мартины. Он оставил изуродованное тело своей новой жертвы на подземной парковке городской библиотеки прямо посреди дороги, но тщательно выбрал место, чтобы не попасться в объективы камер. Он не прятал тело. Для него она вещь, трофей, и он хотел, чтобы им гордились, хотел, чтобы его способности оценили.
Я сделала глубокий вдох, ощущая, как к горлу подбирается тошнота; дотянулась до сумки и достала бутылку с питьевой водой, сделала несколько глотков и дождалась, пока горечь во рту пройдет.
Думай об Эмили Питерсон, – приказала я себе. – Ты в безопасности.
Я опустила взгляд на папку, прогоняя из головы все лишние мысли.
В отчете сказано, что Эмили была в сознании, когда он ее пытал. Он хотел, чтобы она мучилась, чувствуя, как заживо вырезают сердце; хотел, чтобы Эмили ощущала его руки на себе, когда он ее касался. Он стремился оставить ее в сознании, чтобы она запомнила каждую минуту страданий.
