– А ты?
– Что?
– А ты испытываешь одиночество? – Ной взял бумажное полотенце и промокнул им руки. Смотрел он прямо на меня. – Тебе не сложно скрывать секреты ото всех, кто предлагает помощь?
– О чем ты?
– Да ни о чем, – отмахнулся он, поворачиваясь ко мне спиной будто специально, и принимаясь за тесто. – Просто говорю это, чтобы ты не делала преждевременных выводов. Мадам Чонг не одиноко. И мне тоже. У меня есть ты. Как и я у тебя.
Я встала напротив него, обойдя стол.
– Даже не знаю, что именно меня в тебе злит.
– А разве я тебе не нравлюсь? – Он поднял голову, улыбнувшись. Он не должен так улыбаться, это странно. Мы ведь даже не друзья. А он улыбнулся так, что появились ямочки и глаза заискрились. Сверкают, как айсберг в свете холодного солнца. Он сказал, что у него есть я, а у меня он. Я подумала над этим, примеряя и так, и этак и словно пробуя слова на вкус.
Ной перестал улыбаться и, похоже, смутился.
– Почему ты так смотришь?
– Ничего, – ответила я. – То есть ни почему.
Странно. Чего он так смутился?
А почему мне не по себе?
Я вдруг почувствовала себя так, будто вела себя неподобающе, и даже сердце екнуло и ладони вспотели. Пора убираться! – крикнул внутренний голос, и я, зачем-то махнув Ною на прощание, поспешила к двери.
– Постой!
Оборачиваясь, я подсознательно ожидала неприятностей – смущенное лицо с глазами-льдинками все никак не шло из головы. Ной пытливо глядел на меня, сжимая в руках кусок теста.
– Я задам один вопрос. Ты сделала татуировку, чтобы нечто забыть или запомнить?
Словно по волшебству мои ноги приросли к полу, а внутренности свернулись в склизкий шипящий клубок.
Успокойся. Расслабься. Я разжала пальцы, вцепившиеся в дверной косяк, и тихо сказала:
– Можешь спрашивать о чем угодно, Ной, но только не об этом.
Он склонил голову набок, прищурившись.
– Ладно, в любом случае я знаю ответ. Теперь ты можешь спросить.
– Спросить что? – нахмурилась я. Напоминание о том, что он знает о моей татуировке, и предполагает, по какой причине я ее сделала, заставило меня внезапно почувствовать отвращение к этому дому и кухне. Ко всему. К окружающему миру. Но я притворилась, что все нормально.
– Задай вопрос, который привел тебя ко мне.
Вопрос, который привел меня к нему? Я снова нащупала в кармане штанов фотографию Аспена. Неужели мне хватило всего нескольких минут, чтобы в обществе Ноя забыть обо всем?
– Что ты думаешь об Аспене? – наконец спросила я, переступив с ноги на ногу.
Кто бы мог подумать, но лицо Ноя перекосилось.
– А что я должен о нем думать?
Я бесшумно подошла к столу.
– Ты не считаешь его опасным или подозрительным? Он не кажется тебе странным?
Несколько секунд полной тишины, пока Ной смотрел на меня отсутствующим взглядом, затем:
– Я что, магический шар? – спросил он и склонился над столом, погружая руки в тесто. Он мгновенно потерял ко мне интерес, будто своим вопросом я развеяла волшебство.
– Но ведь ты сам сказал, чтобы я спросила.
– Я же не знал, что это такой дурацкий вопрос.
Я растерялась лишь на секунду, но быстро взяла себя в руки.
– Почему ты не хочешь мне помочь?
– Да просто потому, что я не должен, – резко бросил он, глядя на меня. – Я сказал тебе, что ты не должна делать то, что делаешь. Эти убийства никак не относятся ни к тебе, ни к твоей матери. Ты должна забыть обо всем и сосредоточиться только на Леде Стивенсон. Ну, и кроме того, – Ной смягчился, – это же на самом деле смешно, когда ты бегаешь вокруг с этим немножко придурковатым видом, хотя ответ прямо у тебя перед носом.
– И что это должно означать? – спросила я дрогнувшим тоном, вспомнив, что и сама недавно думала про Ноя «придурковатый».
– Тебе решать. – Он сделался равнодушным, пожал плечами. Мышцы на его руках напряглись, когда он стал раскатывать корж. Я еще несколько секунд постояла, подождала, но Ной не отводил взгляд от теста.
Поняв, что ничего не добьюсь, я ушла.
Так, – подумала я, падая в своей комнате на кровать и уставившись в потолок. – Ной сказал, что все ответы у меня перед носом. И он не говорил, что Аспен опасен, и никак не предупредил на его счет. Значит, я не совершила ошибку, уладив ситуацию с мадам Чонг?
Я повернулась на бок и накрылась одеялом. Почему Ной ведет себя так, словно у него раздвоение личности? Сначала он равнодушный, затем заботливый. Сперва серьезный, а секунду спустя – нет. И при этом его глаза меняют цвет со светло-голубого на темно-синий. Когда смеется, его глаза – айсберг под холодным солнцем, когда серьезен – принимают оттенок замерзшего зимнего озера в вечерних сумерках. Чистый, зимний океан. Манит, манит и иногда затягивает меня, высасывает из меня все сокровенные тайны – все до единой.
И затем я говорю.
А он просто молчит.
* * *
Декабрь, 2012
– Кая, – шепотом позвала Джорджи. У меня сжалось сердце от его се слабого голоска. Я резко села и взглянула на сестру. Покрасневшие глаза, бледное лицо. Сидит рядом и сжимает в пальцах мой свитер, будто веревку, которая вытащит ее из страшного подземелья наверх, в лучший мир. – Кая, когда мы уйдем отсюда?
Я обняла ее. Крепко сжала в руках и шепнула в кудряшки:
– Скоро, Джорджи. Очень скоро мы отсюда уйдем. – Я поцеловала ее в лоб, улыбнувшись. Хотя на самом деле хотелось заплакать. – С тобой будет все хорошо, обещаю. – Ни за что не позволю чудовищу прикоснуться к сестре. Ему нужна я. Не она. – С тобой будет все хорошо, Джорджи.
Нас все ищут.
Папа знал, что должно случиться что-то плохое, он предупредил меня. Они нас найдут.
Они найдут нас!
Но, боюсь, будет слишком поздно.
Слезы вновь навернулись на глаза, и на несколько секунд я застыла, боясь пошевелиться.
– А что этому дяде нужно от нас? – прошептала Джорджи, оглядываясь.
В клетке было негде развернуться. Нечем дышать. Мы с Джорджи сидели прямо посередине, чтобы он не дотянулся до нас грязными руками. Я взглянула на сестру. Даже не плачет – смелая девочка. Не плачет, потому что рядом я, и я не позволяю ей даже подумать о том, что все закончится плохо. Но правда в том, что я не знаю. Я бы хотела, чтобы Джорджи уснула, а когда проснулась, все стало прежним. Она бы сидела в гостиной нашего дома и взахлеб рассказывала маме и папе о том, какой интересный мультик посмотрела.
