— Господи! Ты во сне тоже экономишь?
Я посмотрел на записку от мамы. Вся в мокрых пятнах от растаявших кубиков льда. Печальная и нелепая сцена… Я сел на диван рядом с отцом. Вдруг по газону, стряхивая хвойные иглы с сумочки, пробежала Эллен, бывшая папина пассия.
— Отправь эту суку приставучую подальше! — приказал отец.
Я подошел к двери и крикнул:
— Эллен, мы все видели! Она выглянула из-за азалии.
— Эллен, сегодня не самый лучший день для слежки! Отец очень подавлен, и, что бы ты ни планировала, сегодня это не кстати.
— А-а… Ну, ладно! Приду завтра.
— Спасибо.
Я вернулся в дом.
— А мама сказала, где будет жить?
— Нет.
— И телефон не оставила?
— Нет.
— А сумку собрала?
— Не-а.
Я мысленно пролистывал список маминых увлечений, живых и мертвых; отец обо всех даже не подозревал.
— Если она не собрала сумку, надолго ли она уехала? Успокойся.
Но отца было трудно утешить.
— Все эти годы она была так чиста и доверчива! А я трахал каждую сучку на работе.
Он проглотил еще несколько коктейлей и вырубился. Искать мать пришлось мне. Я позвонил Джону Доу:
— Привет, Джон!
— Привет, Итан! Что случилось?
— Джон, мне нужно найти свою мать. У меня такое чувство, что она в гостях у твоей. По поводу удобрений.
Молчание.
— Джон?
По-прежнему молчание.
— Джон?
— О боже…
— Почему ты говоришь «О боже»?
— Это уже не в первый раз. Советую заранее смириться с фактом, что мы станем сводными братьями.
— Что?
— Когда моя мама идет в атаку, сопротивление бесполезно. Твоя мать ничего не сможет сделать. О боже, о боже…
Я притворился наивным дурачком.
— Ты с ума сошел! Моя мать просто хотела узнать о гидропонных удобрениях из сульфата бора.
Джон вздохнул.
— Где живет твоя мать? Мне нужно поехать и поговорить со своей, а то отец совсем сопьется, — сдался я.
Джон дал мне адрес: севернее по побережью, час на пароме.
— Итан, я поеду с тобой. Потом поймешь почему.
Паром был почти пустой. Мы подумали, что во время поездки поработаем, но вместо того купили гамбургеров и проспали весь час в машине. Рожок парома нас разбудил.
Дорога вдоль побережья была очень живописной: папоротники, могучие кедры, искрящееся море с черными точками — орлами и чайками. Джон ехал, сжав кулаки.
— Э-э… Джон, чего мне ждать?
— Не буду настраивать тебя заранее.
— Господи! Мы куда собрались, на Планету Обезьян?
— Только не пытайся умничать. Вообще.
— Да ладно!
— Итан, я не зря поменял имя и паспорт.
Мы свернули с шоссе на грунтовую дорогу, отгуда- на еще более грунтовую, и так до тех пор, пока не оказались на заросшей бурьяном тропе, которая полмили шла через ольховую рощу и закончилась небольшим тупиком, засыпанным мульчированной корой. В тупике стояла и курила сигарету за сигаретой гномиха в фиолетовом нейлоне, с ушами, поблескивающими серебряными серьгами. Гномиха увидела Джона.
— А, это ты!
— Привет, Тысячелистник.
— Это кто?
— Итан.
— Ты гей? Наконец хорошая новость.
— Нет, я не гей. Просто приехал к матери.
— Понятно.
Мы прошли мимо очаровательного Тысячелистника и направились к дому — столетней развалюхе, обитой длинными серыми рейками. Дом украшала целая коллекция флажков из цветного нейлона с узорами, напоминающими вагины. То, что некогда было газоном, представляло собой косматый луг. Деревья выглядели не столько натурализированными, сколько неухоженными.
Я спросил:
— А Тысячелистник с большой буквы или с маленькой?
— С большой. Долгая история.
Зайдя в дом, Джон позвал свободу. Мне показалось, что внутри никого нет. Пахло ветошью и вегетарианской кухней. Повсюду стояли цветные кристаллы и всякие безделушки, которые укрепили мою уверенность: здесь можно не принимать лекарства, которые выписал врач, и не бояться, что тебя осудят.
Мы выглянули на задний двор и обнаружили восемь женщин, сидящих кругом в выбеленных солнцем садовых креслах. Мама была в дальнем конце и сразу меня увидела.
— Итан! Привет!
Она подошла и обняла меня.
— Как это мило — взял и заехал без предупреждения!
— Мама, что тут происходит?
— Я знаю, о чем ты думаешь. Но я не стала лесбиянкой. Просто я думаю, что сейчас мне очень важно исследовать мою женскую силу, свобода — хороший учитель.
Подошла свобода.
— Чем помочь?
— Э-э… Здрасьте, свобода. Я приехал навестить маму.
— Мы заняты. Мать похвасталась:
— свобода помогла мне забрать деньги у человека, который продал мне плохие саженцы. Даже пистолет не понадобился.
— Она помогла тебе забрать деньги? Почему ты не позвала меня?
свобода вмешалась:
— Ей не нужен был ни ты, ни металлический пенис смерти. Всего лишь немного уверенности. — Она обняла маму за талию и смачно поцеловала в шею. — У тебя к ней дело? Нам пора в круг.
Мама сказала:
— Сейчас Неделя Матки. Даже не представляешь, сколько нового я узнала!
— Да уж, не представляю. Может, хоть папе позвонишь? Мама неуверенно ответила:
— Здесь нет телефонов, свобода говорит, что мне нужно отгородиться от удушающей домашней среды.
— Как дом может удушать? Он никогда тебя не душил.
— Итан, ты всегда так критически ко мне относишься! А, вот пример: двери.
— Двери?
— Двери очень удушают.
— Каким же образом?
— Вот здесь ванная без дверей, и это очень раскрепощает. Двери — не больше, чем плоские деревянные паранджи, которые изобрели, чтобы лишить женщин гордости и… фаллопиевости — Она оглянулась. — Мне пора обратно в круг! Ты придумаешь, что сказать отцу. Пока, дорогой!
Увидев, как мы с Джоном возвращаемся в машину, Тысячелистник хихикнула.
По дороге назад Джон сказал:
— И не говори, что я тебя не предупреждал. Теперь понимаешь, почему я стал таким, какой я есть?
