– Так-то оно так, да не эдак. Слушай, что скажу. – Губы Жубаржат совсем близко, от шепота моему уху щекотно. – Только ты никому, да? Джанисат в пристройке живет, а Абдулжамал-то в доме остался, потому и знаю, часто ли он к ней в спальню ходит. По первости чуть не каждую ночь, так хотелось молодой жены, только недолго ходил – видать, перемоглось.
Я недоуменно смотрю на мачеху. О чем она? Совсем не понимаю.
– Да старый стал! Думаешь, мужчины до самой смерти могут это с женами делать?
– А разве… разве нет? – лепечу я, чувствуя, как пунцовеет лицо.
Джамалутдин убьет, коли узнает про эти разговоры! Но так интересно слушать Жубаржат, такие вещи она говорит и не боится…
– Ну кто, может, и нет, а только Абдулжамал к Джанисат перестал ходить. Так, изредка только. А с изредка разве понесешь? – Жубаржат качает головой в притворном сожалении. – Если он ее выгонит, она молчать не станет, все скажет отцу да братьям, а те его позор по всему району разнесут. Вот и надеется Абдулжамал, вдруг Аллах смилостивится и пошлет ребеночка.
– Жалко Джанисат… тебе жалко, да?
– Вай, глупость сказала, Салихат! Для Джанисат только в радость, что старый муж к ней редко ходит. Живет как в раю. Делами я ее не нагружаю, она только за малышами смотрит, старшие уже сами о себе заботятся. Ну, за водой на родник ходит, так это разве тягость? Она там с подружками видится, небось душу отводит разговорами, по часу иной раз воду жду. Я ей ничего не говорю, пусть тешится, мне-то что.
Рамаданчик начинает кряхтеть и дергать крохотными ручонками. Скорей беру его, чтоб не разбудил Джаббара и дал нам еще поговорить, расстегиваю платье и даю ему грудь. Малыш жадно присасывается, меня пронзает боль пополам с удовольствием. Джаббара я кормила, пока снова не понесла. Надеюсь Рамаданчика хотя бы год кормить, так мне это нравится, да и дети здоровенькими растут на материнском молоке.
Жубаржат на время умолкает, дает покормить ребенка, а я раздумываю над тем, что услышала. Вот не думала, что смогу с мачехой обсуждать такое про моего отца. Ведь это так стыдно, да и может ли быть правдой? Конечно, Жубаржат меня старше и столько лет замужняя, она может всякие вещи знать, о которых я не догадываюсь. А отец зачем брал еще жену, если такой старый? Что теперь эта Джанисат станет делать? Ведь люди будут пальцем показывать, позором наградят – не отмоется. Пусть жизнь ей в доме Абдулжамала хорошая, но если Аллах не дает женщине детей, как жить с таким горем? И то правда, пока лишь год с никаха прошел, может, сладится все, родит Джанисат хотя бы одного ребеночка.
– Так вы подруги с ней? – спрашиваю я, укладывая сытого Рамаданчика обратно.
– Да ты что! Джанисат твердо свое место знает. Почтительная, тихая, говорит мало. Хорошая девушка, родители ее должно воспитали. Лицом уж такая красивая, и телом тоже. Видела я ее грудь – куда там мне или тебе! Жаль, что старику досталась. Ей бы молодого мужа, сразу бы родила. Ну, да не мое это дело. Я не нарадуюсь, что получила помощницу. С ней куда легче жить стало, да и муж не бьет больше, ему теперь есть кого бить, меня разве интересно лупить после стольких лет? – Жубаржат снова смеется.
– А какие еще новости? Ты же знаешь, я не хожу никуда, особенно когда беременная.
– Зарема, старшая дочка Мазифат-апа, замуж вышла в том месяце.
– Ай, наконец-то! Да ведь старая совсем, кто ж взял ее?
– Не знаю, меня на свадьбе не было, говорю же – Алибулатик хворал, я с детьми осталась. Абдулжамал в Махачкалу ездил и Джанисат с собой возил. Когда вернулся, сказал, что Ихлас-ата хорошего мужа старшей дочери нашел, какой-то он там важный человек в торговле, домами и магазинами владеет, не смотри, что старый – зато уважаемый, да. Теперь сваты за Зарифой выстроились, это хорошо, ведь у нее тоже возраст, еще год-другой, и никому не станет нужна. Думаю, что на подходе новая свадьба.
Мы обсуждаем свадьбы, наряды, волю родителей в выборе мужа, пока не приходит время расставаться. Меня вот-вот хватятся, а Джаббар начинает ворочаться и хныкать. Жубаржат оставила детей на Джанисат. И хоть отец мой вернется только вечером, ей надо возвращаться, потому что приличная женщина не может проводить вне дома много времени, даже если навещает родственников. Если какая из соседок запомнила, когда Жубаржат заходила в наш двор и когда вышла, пойдут пересуды, которые дойдут и до ушей отца. Даже если ему теперь есть кого бить заместо Жубаржат, зачем давать лишний повод? Жубаржат спешит обратно, взяв с меня слово, что в другой раз уже я к ней приду. И разве не интересно мне взглянуть на Джанисат?..
12
Я перебираю четки, вознося безмолвную молитву Всевышнему, что оставил в живых моего сыночка. Из моих глаз текут слезы, но это слезы облегчения. Все четыре дня, пока Джаббар находился между жизнью и смертью, я не проронила ни слезинки, была такая спокойная, что Расима-апа забеспокоилась: не повредилась ли я умом от переживаний.
Джаббар гулял под дождем в тот вечер, когда погода испортилась. Был конец октября, дни стояли теплые. После дневного сна я, как обычно, отправила сынишку, одетого только в штанишки и рубашку, во двор под присмотром близняшек, а сама стала замешивать тесто для чуду. Я не видела, что пошел дождь, не слышала, как капли забарабанили по стеклу и завыл ветер. Где были мои глаза и уши?.. Только когда пришли близняшки и попросили горячий чай, потому что замерзли, я схватилась Джаббара. Оказалось, он куда-то спрятался от девочек, чтобы не мешали ему играть, а Айша и Ашраф вернулись домой, едва с неба полило. Я выскочила во двор, бегала под холодным дождем и звала Джаббара, но не могла найти, пока он сам не вышел из сарая: не хотел идти домой, потому что испугался наказания, мой глупый сынок, которому еще и полутора лет не сравнялось. Конечно, я отругала его, а потом сильно растерла, напоила горячим чаем и уложила спать, надеясь, что все обойдется.
На другой день у Джаббара поднялась температура, он буквально горел, его тошнило. Сначала он бредил, а потом совсем затих, и это было страшнее всего. От отчаяния мне хотелось кричать, но я стиснула зубы и стала обтирать сына прохладной водой. Потом мы с Расимой-апа перенесли ребенка из моей комнаты в другую, чтобы не заболел Рамаданчик, и сели на пол у дивана в ожидании врача из амбулатории соседнего села, наша-то давно закрылась. Джамалутдин уехал несколько дней назад, и я не знала, когда он вернется. Врач появился только к вечеру, его привез на своей машине муж соседки. К тому времени Джаббар уже несколько часов был без сознания, лишь ненадолго открывал глазки, но никого из нас не узнавал.
Когда врач-мужчина вошел в ворота, Расима-апа велела мне оставаться на месте, а сама перенесла Джаббара на мужскую половину. Как я ни уговаривала ее позволить пойти вместе с ней, Расима-апа осталась непреклонной. Нельзя, сказала она, чтобы чужой мужчина видел тебя в домашней обстановке, даже если ты наденешь платок. И мне пришлось подчиниться. Все то время, пока врач был у Джаббара, я места себе не находила, металась из одного угла в другой и молилась. Рамаданчик надрывался в колыбельке, но у меня не было сил, чтобы приложить его к груди. Наконец вернулась Расима-апа. Она сказала, что врач предложил забрать Джаббара в больницу, но, услышав «нет», оставил лекарства и уехал. Почему, закричала я, почему вы отказались от больницы? Ведь мой сын умрет здесь, он уже умирает! Расима-апа дала мне пощечину и сказала, что не допустит меня до ребенка, пока не приду в себя. Тогда я вытерла слезы, попросила прощения и пошла к Джаббару. Оказалось, врач сделал ему укол, и сынок смог уснуть, даже дышал нормально. Тогда я подумала, что все, может быть, обойдется.
