Я была уверена, что никто, кроме Расимы-апа, сюда не войдет, поэтому сняла платок, закатала рукава рубашки и подоткнула юбку, чтобы не замочить подол. Услышав за спиной шорох, подумала, что это один из детей пробрался в комнату, чтобы спрятаться или еще по какой-нибудь надобности. Но, повернувшись, увидела Загида. Намыленная рубашка с громким шлепком упала в воду, обдав меня брызгами. Я спешно попыталась привести в порядок одежду, но платок лежал далеко, у самого входа, а я не могла и шагу ступить – стояла и смотрела на пасынка, понимая, что он тут не просто так, наверняка что-то случилось.
Загид плотно прикрыл дверь и прислонился к ней спиной, скрестив руки на груди. Я не сразу поняла, что он внимательно разглядывает мой живот.
– Так ты не понесла? – вдруг спросил он.
– Что? – переспросила я недоуменно, невольно положив на живот мокрые ладони.
– Да сам вижу, что нет. Полгода прошло, как отец уехал, уж выросло бы.
Я не понимала, зачем он это говорит, только чувствовала, как стыд волной накрывает лицо и шею, спускаясь на грудь. Почему Загид так смотрит? Почему заслоняет собой дверь, не давая мне возможности выйти?..
– Слушай, что говорить буду, только спокойно, да? Мне жена нужна, такая, чтобы сыновей могла рожать. Ты как раз подходишь. Поэтому я тебя своей женой возьму.
Может, он водки выпил? Или это от той зеленой пасты, которую он жует, когда не курит свои сигареты? Мне захотелось смеяться, таким нелепым казался этот разговор.
– Вы не можете, – сказала я так, будто выговаривала неразумному ребенку. – Я замужняя. За вашим отцом, Загид, замужняя.
– За дурака меня держишь, да? – обиделся пасынок. – Так тебе скажу, никакая ты не замужняя. Никах только был. А в загс ходили вы? Ну? Говори, ходили?
Я покачала головой. В этом Загид прав, мы с Джамалутдином не расписаны. Мне это не важно, мало ли что там русские придумали. Бумаги эти официальные, зачем они нужны, если мы Аллахом на всю жизнь соединенные? За эти годы мне и в голову не пришло спросить Джамалутдина, почему был только никах, которым обходятся, когда берут вторую жену при живой первой. Вот моего отца понятно почему в загсе с Джанисат не расписали. А мне разве надо о таком волноваться?..
– Знаешь, почему в загс не ходили? Чтобы ты, в случае чего, незамужней оставалась по закону. Ну, то есть по-прежнему как бы отцова была. Фамилия-то у тебя прежняя, правильно? Не Канбарова ты. Дети только Канбаровы. Но детям что будет? С них спрос небольшой.
– Не понимаю… За что спрос?
Мне стало жарко, потом сразу холодно, захотелось сесть, но оба табурета стояли под тазом. Я жалобно смотрела на Загида и хотела попросить, чтобы он перестал меня мучить.
– Ай, глупая женщина! – Пасынок взмахнул руками. – Притворяешься, да? Джамалутдин в розыске весь последний год. Боевикам деньги давал, за своего у них был. Скажи еще, что не знала. Почему он исчез? Опасно ему стало тут. И если вдруг что, мы тебя сразу к отцу бы отправили, а детей куда-нибудь подальше. Никто бы не выдал, что, соседи не люди разве?
– А вы, Загид? – медленно спросила я. – Вы с ним ездили, и Мустафу с собой брали…
– Вай, ерунда это все, да, – поморщился Загид. – Мустафа – ребенок по их понятиям, школу не закончил. И меня бы отец отмазал, так говорят, да?
– Вы мне не все сказали, да? Что еще случилось?
– Поймали отца в том месяце. Сначала в тюрьму посадили, а теперь казнили. Расстреляли как пособника боевиков.
У меня в груди воздух кончился. Я стала хватать его ртом, но его все равно было мало. Стены поплыли перед глазами, лицо Загида стало зыбко колыхаться, как отражение в воде.
– Поэтому ты, Салихат, теперь вдова. Ну, то есть по нашим законам, мусульманским. А по русским и замужем-то не была. То, что детей прижила без брака, так этих нечестивцев разве таким удивишь? Буду с тобой официально расписываться, поняла? Ты всегда мне нравилась, едва в наш дом вошла, подумал – ай, что за женщина, жаль, что махрам. И почему отцу досталась ты, а мне эта дрянь Агабаджи? Наплодила девок, куда их теперь девать! А ты мне мальчиков нарожаешь. Тебе какая разница, кому рожать? Женское дело – маленькое…
Голос Загида становился все тише, будто мне в уши запихивали кусочки ваты – один за другим. Но вот вату напихали так плотно, что я совсем перестала слышать. Одновременно со звуком пропала и картинка. Последнее, что видела, – это быстро вертящиеся вокруг меня стены и предметы, а потом они пропали, и наступил покой.
Я открываю глаза и не понимаю, почему среди бела дня лежу в своей постели, ведь, вроде, не больна. За окном предвечерний сумрак, а может, это потому так темно, что идет снег. Рядом с кроватью сидит Расима-апа. А она что тут делает? И где дети?..
Вдруг вспоминаю наш разговор с Загидом, те ужасные вещи, которые он говорил, но которые никак не могут быть правдой. Это он, наверное, специально выдумал, чтобы я сильнее мучилась. Как у него язык повернулся сказать, что Джамалутдин мертв. Он не…
– Салихат, – жалостливо говорит Расима-апа и скорбно качает головой.
В первый раз вижу у нее такое лицо с тех пор, как вошла в этот дом. Это лицо старой женщины, которая прожила жизнь и понимает многие вещи. Пожалуй, впервые за много времени на лице Расимы-апа сочувствие, причем не показное, а искреннее. И это пугает меня больше всего. Уж лучше бы она стала ругаться, мол, валяюсь тут, вместо того чтоб делами заниматься…
– Что? – шепчу я. – С Джамалутдином что?
– Вай, не знаю, – она отводит глаза и качает головой, – клянусь, не знаю. Слышала только от Загида… но откуда он может знать наверняка. К нам в дом никто не приходил, а если это только слухи, так кто им верить будет, слухам этим?
– Скажите мне, – я с трудом приподнимаюсь на локтях и пытаюсь заглянуть ей в лицо, – умоляю, скажите правду! Он погиб, да? Погиб?!
Мой голос срывается на крик, и Расима-апа, метнув испуганный взгляд на дверь, шикает:
– Тише! А ну, тише. Детей напугать хочешь? Они там, в соседней комнате.
Я прикусываю губы, чтобы из них не вышло ни звука. Нет нужды выпытывать у Расимы-апа. Правду Загид сказал. Я вдова. Вдова с тремя детьми на руках. Все случилось так, как говорила когда-то Агабаджи. Джамалутдин больше не придет. Я не смогу его оплакать, не смогу тайком прийти на кладбище, чтобы постоять над его могилой. Я лишилась не только мужа, но и возможности оказать ему почести, подобающие нашим мертвецам.
Страшнее этого быть ничего не может, но самое страшное все-таки другое. Если Загид сказал правду о казни Джамалутдина, значит, и насчет женитьбы не соврал. То, что он мне махрам, его, видимо, ничуть не смущает. Если местный мулла не сделает над нами никах, значит, Загид найдет другого муллу – более сговорчивого. Если и второй откажет, Загид отведет меня в загс. Для него нет законов, кроме собственных. А если начну противиться, он отнимет детей.
