Тараканы – это бедствие нашего общежития, они размножаются внизу, в подсобках столовой и полчищами ползут наверх, к нам, в комнаты. Раз в год приходят люди в серых халатах, черных резиновых перчатках и марлевых масках, вроде тех, что у хирургов в кино. Морильщики велят удалить из помещения детей и животных, но аквариум оставить разрешают, но только накрытый газетами. Потом они кряхтя отодвигают от стен мебель, ворчат, что это в их обязанности не входит, и Лида, вздохнув, ищет в сумочке рубль. Затем один морильщик встает у большого продолговатого баллона с надписью «Осторожно – ядохимикаты!» и начинает обеими руками накачивать его насосом, в точности как Фомин спущенное колесо своей «Победы». А второй водит вдоль плинтусов и под батареями длинной трубкой на резиновом шланге, распыляя как пульверизатором жутко вонючую жидкость. Засохнув, она превращается в белесый порошок, который нельзя выметать несколько дней, чтобы насекомые вдоволь наелись отравы. Потом неделю в комнате стоит удушливый химический запах, приходится открывать окна и дверь, устраивая сквозняк, но голова все равно раскалывается.
После травли, несмотря на предосторожности, какая-нибудь рыбка в аквариуме все равно всплывает вверх брюхом. Зато тараканы в самом деле исчезают. На месяц или полтора. Затем все начинается сначала. В общем, сказка про белого бычка. Впрочем, больших, глянцево-черных тараканов, похожих на крупных жуков-плавунцов, удалось-таки извести подчистую. Они исчезли и больше не вернулись. Я даже иногда скучаю по этим домашним насекомым, они по-своему красивы и величавы, как скарабеи Древнего Египта. Но мелкие рыжие, бабушка Маня называет их почему-то «прусаками», судя по всему, неистребимы, как и мыши.
Проходит время, и однажды, бросив взгляд на пол, замечаешь одинокого, не уверенного в себе прусачка. Он робко, короткими перебежками, осваивает неведомую местность, словно очутился на краю тараканьей Ойкумены, ощупывает усиками паркет, замирает, соображая, куда же он попал, и чуть что – стремглав прячется под плинтус или под батарею, которая для него, наверное, то же самое, что для нас Кавказские горы. А внутри чугунных секций можно спрятаться не хуже, чем Мцыри в монастыре.
– Смотрите! – показываю я родителям.
– Вернулись, – вздыхает маман.
– Живучие, сволочи! А ты на что надеялась? – усмехается отец.
Он, как и бабушка Аня, воспринимает жизненные неприятности с каким-то тяжелым удовлетворением.
Через несколько дней тараканы уже безбоязненно бегают по комнате, а через неделю, наглея, забираются на подоконник, этажерку, обеденный и мой письменный стол, где остаются крошки, так как я, готовя уроки, люблю погрызть сушки с маком или сухарики из зачерствевшего хлеба. Наконец прусаки теряют всякое чувство меры, лазая даже по железной окантовке аквариума, иногда падая в воду и захлебываясь, но рыбы их не едят – брезгуют. И вот уже тараканьи яйца, кольчатые коконы величиной с мелкую фасоль, приходится выметать веником. А это значит, скоро начнется настоящее нашествие. Лида мчится к коменданту общежития Колову, чтобы тот срочно вызвал морильщиков. Но тот нервно одергивает свой беспогонный китель и отвечает:
– Вот когда будет от жильцов десять заявлений, тогда и вызову.
– А до этого нам, что же, с тараканами вместе жить?
– Тараканы не клопы. И не крысы. Все живут – и вы поживете.
– Формалист! – сердится мать.
– Нет. Просто я обязан экономить государственные средства! – гордо отвечает комендант. – Или вы хотите, Лидия Ильинична, чтобы я транжирил казенные деньги?
– Хорошо, мы подождем… – отступает она.
Перед государством Лида робеет. Но при всей своей жизненной растерянности маман обладает явными организационными способностями, которые, кажется, передались и мне. Вечером она обходит соседей, и на следующий день вручает формалисту пачку заявлений:
– Пятнадцать.
– Ну раз так – ждите санэпидемстанцию, – вздыхает Колов. – Порядок есть порядок.
Дней через пять приходят те же мужики в серых халатах с баллоном.
– Ого, быстро размножились! – удивляется один.
– Солнечная активность высокая, – объясняет второй. – Крысы тоже как спятили.
– А нельзя ли тараканов совсем вывести? Неужели ничего наша наука так и не придумала? – со строгим недоумением спрашивает Лида.
– Что тут придумаешь, дама? Они же к любой дряни через месяц привыкают.
– Как народ, – бурчит отец.
– Что?
– Он пошутил, – спохватывается маман. – Может, чайку перед работой?
– Не откажемся. А по уму, надо столовую внизу закрывать. У них там чистый инкубатор.
– А где рабочие будут питаться? – возражает Лида.
– Да, против пролетариата не попрешь. Ну раз так – терпите, дама!
– Мы и терпим…
Я посмотрел на будильник: до обеда еще далеко. Как это прекрасно – никуда не спешить, делать только то, чего хочется! Наверное, при коммунизме все так жить и будут. Сложив постельные принадлежности, я убрал их в диван. Там, под сиденьем, довольно вместительная ниша, куда помимо подушки, одеяла, простыни вмещаются два старых демисезонных пальто, несколько пар зимней обуви и большая коробка с конструктором, после чего остается еще целый свободный угол. Однажды Сашка, маленький негодяй, туда спрятался. Родители ушли в гости, оставив его на меня, и пока я ходил на кухню разогревать ужин, он исчез. Бесследно. Решив, что непутевый брат мой пошел слоняться по общежитию, получая в каждой комнате по конфетке, я обежал два этажа, даже заглянул на чердак, опросил соседей, может, прибился к кому-нибудь. Дело-то обычное. Но нет… Я вышел во двор, там стоял контуженный дядя Гриша, бывший моряк, – наш сторож. У него страшно трясется правая рука, дергаются щеки, а говорит он точно жужжит, но мне все понятно, привык.
– Дядя Гриша, Сашку моего не видели?
– Н-н-н-н-н-е-е-е в-в-в-в-в-и-и-д-д-д-е-е-л.
– А вы давно тут стоите?
– П-п-п-п-п-о-о-л-ч-ч-ч-ч-ч-а-а-с-с-с-с-а.
Я испугался, отчетливо вообразив, как, вернувшись из гостей, Лида весело скажет:
– А вот и мы! Ну как вы тут без нас? Скучали?
Потом, заметив мою растерянность, она беспомощно поозирается и спросит мертвым голосом:
– А где же Саша? – и слезы хлынут из ее страдающих глаз.
– Не хнычь! – рявкнет отец. – Найду и всех выпорю как сидоровых коз!
Взяв себя в руки, я вернулся в комнату, заглянул в гардероб, где тоже можно спрятаться, потом сел на стул и затаил дыхание: минут через пять в диване кто-то ворохнулся, и явно покрупнее мыши. Все ясно!
– Почитать, что ли? – громко произнес я и с разбегу плюхнулся на диван, целясь в то место, откуда донесся шорох.
Изнутри раздался писк, тоже не мышиный.
– Пусти! Здесь душно… – послышался из утробы глухой голос брата.
