– Импорт! – шепнула Лида. – Ах!
– Почему – импорт?
– У нас такие цвета не выпускают. С красителями проблема. Неужели возьмут?
«Хорошо бы!» – подумал я, так как ненавижу новую одежду, особенно яркую, бросающуюся в глаза.
Недомерок, очевидно, считал так же и смотрел на себя в зеркало с ужасом, а продавщица усмехалась его нелепому виду и притопывала от нетерпения ногой.
Волосы у нее были неестественно-золотого цвета (как у Светки Комковой перед отъездом в Баку) и все в мелких завитушках.
«Это сколько же папильоток надо накрутить, – мелькнуло у меня в голове. – С ума сойти!»
– Не горбись, Масик! Шикарно! А рукава – это ничего – подвернем.
– Куда вы их подвернете, дама? – вскинула тонкие брови продавщица. – В манжетах вся красота, они на резинке, видите! За них и платите.
– А покороче у вас нет?
– Нет. Берете?
– Мы думаем.
– Думайте быстрее, тут очередь… – продавщица кивнула на нас.
– А покороче нет?
– Повторяю: нет!
– А подвезти не обещали?
– Обещали.
– Когда?
– Завтра.
– Мы придем к открытию.
– Приходите! – Крашеная буквально выдернула куртку из рук мамаши и торопливо понесла в подсобное помещение.
– Своим хочет отложить! – шепнула мне Лида и бросилась наперерез. – Одну минуточку, товарищ продавец, можно и нам тоже примерить?
– Попробуйте, – поморщилась та и с раздражением протянула нам куртку.
Почему они так не любят покупателей? Я вот недавно прочитал книжку «Приключения заморыша», про жизнь дореволюционного мальчика. Раньше продавцов в лавках называли приказчиками. А почему? Потому что они все время кланялись и спрашивали посетителей: «Чего прикажете-с?»
Лида схватила куртку, помогла мне надеть и застыла от восторга, а я сразу затосковал. Повторяю: терпеть не могу новые вещи! В них чувствуешь себя так, словно на тебя надели дурацкий колпак. А попробуй выйти в обновке во двор: ребята сразу обсмеют. В раннем детстве для таких случаев даже специальная дразнилка имелась: «Воображала хвост поджала от немецкого кинжала!» Теперь же просто посмотрят с презрением и обзовут «стилягой», «пижоном» или «фраером». Нет ничего лучше старой, доброй, штопаной-перештопаной одежды! В ней, если лезешь в плиты, думаешь о том, как лучше спрятаться от «белых», забившись в щель, а не о том, что тебе будет за порванное или измазанное новье.
– Как влитая! – ахнула Лида.
Я, морщась, посмотрел в зеркало и увидел там человекообразного попугая отвратительно желтого цвета, да еще с прозеленью.
– Неплохо! – благосклонно кивнула продавщица.
– А сколько же стоит? – превозмогая ужас, спросила маман.
– Двенадцать рублей шестьдесят копеек.
– Ско-олько?! Почему же так дорого?
– Импорт. Чехословакия.
– Как на взрослого…
– А разве он у вас маленький? Решайте! Последняя осталась. Отложили, но не пришли.
– Последняя? Выписывайте! – чуть не плача, приказала Лида.
Обычно она жутко колеблется, разглядывает облюбованную вещь, как болячку, страдает, уходит из магазина, потом возвращается. Для нее принять решение о покупке – это как совершить подвиг, это как броситься на вражий дзот! Но есть, есть одно волшебное слово, которое заставляет Лиду мгновенно выхватить кошелек и метнуться в кассу. Это слово – «последний». Ну а потом словно прорывается невидимая запруда и, если еще остались какие-то деньги, начинается настоящая эпидемия покупок.
– А штанишек на мальчика у вас не найдется? – мечтательно спросила моя разрумянившаяся маман.
– Вы о чем, девушка? Какие штанишки? У вас абсолютно взрослый ребенок. Женить впору. Есть одни техасы вашего роста, отечественные, но стильные. Мы даже сначала подумали: импорт! Кто-то выписал, но два часа уже прошли.
– Несите!
Кудлатая сбегала и вернулась с брюками неестественно изумрудного цвета, да еще простроченными желтой ниткой.
– Вы поняли? – со значением спросила продавщица.
– Еще бы! – Лида даже пошатнулась, как от второго фужера шампанского.
– Видите, как строчка подходит? Комплект!
– Невероятно! – закивала моя безумная мамаша, гладя желтую строчку: ее щеки покрылись клубничным румянцем восторга.
– Мерь немедленно! – мужественно глянув на ценник, приказала она.
Я зашел в кабинку, снял свои любимые, видавшие виды техасы и с ненавистью надел эти жуткие, как у интервентов, портки. В зеркале возник все тот же человекообразный попугай, но теперь еще и с зелеными ногами. Господи, так издеваться над советским ребенком! Но я знал свою мать как облупленную, знал, за что страдаю, поэтому вышел из кабинки с вежливо-покорным лицом, как у манекена на витрине.
– Какой у вас сын дисциплинированный, – польстила продавщица. – Тут некоторые такие припадки с истериками закатывают!
– Потрясающе! – всплеснула руками Лида. – Вот спасибо! Вас как зовут?
– Нина.
– Меня – Лида. Ниночка, сюда бы еще рубашечку веселенькую…
– Есть! – воскликнула кудлатая, впадая в азарт, похожий на тот, который охватывает, когда играешь в кости на пистоли.
Нина тоже увлеклась превращением обычного отечественного ребенка в какого-то малолетнего иностранца. Она куда-то сбегала и принесла рубашку цвета вчерашнего какао, но не в клетку и не в полоску, как у нормальных людей, а испещренную разноцветными квадратами, треугольниками, ромбами, будто это – учебник геометрии Киселева.
– Абстракция. Последний писк западной моды!
– Вижу! – сомлела секретарь партбюро Маргаринового завода.
– С длинными рукавами нет, только с короткими. Зато расцветка интересная. Прибалтика шьет.
– Да, Рига – почти заграница.
– Вы были в Риге?
– Приходилось. По работе. И хорошо, что с короткими. Мы едем на юг!
– Счастливые, – вздохнула продавщица. – Ну-ка, примерь! Как тебя зовут?
– Юра…
– Померь, Юра! Все девчонки твои будут.
Я снова пошел в кабинку, сердито думая о том, зачем мне «все девчонки» и что я буду делать с ними, если с одной Шурой Казаковой уже запутался: она то хохочет, то плачет, то дает ни с того ни с сего пощечину… Рубашка была впору, но в сочетании с курткой и штанами превратила меня в окончательного Дуремара.
Когда я вышел из кабинки, Лида и Нина буквально застонали от восторга.
– Прямо сейчас на показ мод! Пьер Карден! – причитала продавщица.
