Аналогичным образом нет никаких оснований сомневаться в искренности японских милитаристов образца 1930-х, усиленно создававших в Китае «рай земной» под добрым патронажем Японии; оставим за скобками нанкинскую резню и череду кампаний в сельских районах Северного Китая, проведенных под лозунгом «Жги всё, грабь всё, убивай всех». В истории подобных славных эпизодов хоть отбавляй
[107].
Но если такого рода положения об «исключительности» успешно приживаются, то случающиеся время от времени откровения о «надругательстве над историей», единственная цель которых – сокрытие страшных преступлений, неожиданно могут привести к обратным результатам. Например, массовое убийство жителей Сонгми в Южном Вьетнаме можно считать ерундой по сравнению с куда более масштабными зверствами, совершенными в рамках «программы умиротворения» после Тетского наступления 1968 года (оно было предпринято коммунистическими силами Северного Вьетнама и оказалось провальным для них); об этих зверствах все напрочь забыли.
Уотергейт, несомненно, был преступлением, однако вызванный им гнев вытеснил несравненно более жестокие злодейства как в Америке, так и за ее пределами, включая организованное ФБР убийство чернокожего активиста Фреда Хэмптона и бомбардировки Камбоджи, и это только два из большого количества вопиющих примеров. Пытки отвратительны, но вторжение в Ирак стало преступлением намного хуже. В большинстве случаев эту функцию выполняют отдельные злодеяния.
Историческая амнезия – феномен опасный. Хотя бы потому, что она не только подрывает моральную и интеллектуальную целостность, но и закладывает фундамент для преступлений, предстоящих в будущем.
4. Невидимая рука власти
Демократическое протестное движение в Арабском мире стало волнующей демонстрацией мужества, преданности и ответственности народных сил, случайно совпавшей с замечательными выступлениями в поддержку рабочих и демократии в Мэдисоне, штат Висконсин, и других американских городах. Траектории протестов в Каире и Мэдисоне хоть и пересекались, но двигались все же в противоположных направлениях: если в Каире их целью было отстаивание элементарных прав, которых народ лишила египетская диктатура, то те, кто вышел на улицы Мэдисона, защищали права, завоеванные в долгой и трудной борьбе, а ныне подвергшиеся жестоким нападкам.
В каждом из двух упомянутых случаев протесты представляют собой микрокосм тенденций в глобальном обществе, следующем своим курсом. И то, что происходит в загнивающем промышленном центре самой богатой и могущественной за всю историю человечества страны, и то, что мы видим в регионе, который президент Дуайт Эйзенхауэр назвал «самым стратегически важным в мире», «колоссальным источником стратегического могущества» или, если воспользоваться выражением Госдепартамента Соединенных Штатов, которые решили приберечь этот регион для себя и своих союзников, устанавливая в 1940-х годах новый мировой порядок, «самой желанной сферой вложения иностранных инвестиций»
[108], несомненно влечет за собой далекоидущие последствия.
Несмотря на все перемены, имевшие место в последующие годы, есть все основания полагать, что нынешние политики в основном придерживаются позиции Адольфа Берла, влиятельного советника президента Франклина Делано Рузвельта, в соответствии с которой контроль над колоссальными запасами энергоносителей на Ближнем Востоке обеспечивает одновременно «существенный контроль над всем миром»
[109]. Соответственно, принято считать, что утрата этого контроля может воспрепятствовать реализации американского проекта глобального доминирования, ясно изложенного во время Второй мировой войны и с тех пор упорно претворяемого в жизнь перед лицом изменений в мировом порядке.
Еще в 1939 году, когда только началась война, Вашингтон по ее окончании намеревался занять положение ведущей мировой державы. В военные годы высокопоставленные чиновники Госдепартамента и специалисты по международным отношениям неоднократно встречались, вырабатывая планы для послевоенного мира. Они очертили «великую зону» американского доминирования, в которую вошло Западное полушарие, Дальний Восток, а также бывшая Британская империя с ее ресурсами энергоносителей на Ближнем Востоке. Когда Россия после Сталинграда стала перемалывать нацистские армии, «великая зона» распространилась и на Евразию, по крайней мере на ее экономическое сердце – Западную Европу. В обозначенной зоне Соединенные Штаты намеревались обладать «неоспоримым могуществом», основанным на «военном и экономическом превосходстве», но одновременно с этим «ограничивать любые суверенные действия» государств, способных помешать реализации их глобальных планов
[110].
Вскоре планы военного времени были реализованы. Считалось общепризнанным, что Восточная Европа может выбрать для себя курс на независимость, и Североатлантический альянс (НАТО) отчасти был создан как раз для борьбы с этой угрозой. Как только официального предлога существования блока в 1989 году не стало, он начал расширяться на восток вопреки устным обещаниям, данным советскому лидеру Михаилу Горбачеву. Впоследствии альянс превратился в возглавляемую США «армию вторжения широкого спектра действия», как назвал ее генерал Яапп де Хооп Схеффер, заявивший на конференции НАТО, что «наши войска должны охранять трубопроводы, по которым на Запад идет нефть и газ», а также, в более широком смысле, морские пути, используемые танкерами, равно как и другие «жизненно важные инфраструктуры» энергетической системы
[111].
Доктрина «великой зоны» санкционирует военное вторжение по собственному усмотрению. Подобный вывод однозначно сформулировала администрация Клинтона, заявив, что Соединенные Штаты обладают правом использовать военную силу для обеспечения «беспрепятственного доступа к ключевым рынкам, поставкам энергоносителей и стратегическим ресурсам» и поэтому должны содержать в Европе и Азии многочисленную армию «передового базирования», чтобы «формировать общественное мнение о нас» и «определять события, способные оказать влияние на нашу безопасность и благосостояние»
[112].
