Аналитики Citigroup советуют инвесторам сосредоточиться на самых богатых, чья активность не ставится под сомнение. «Плутономическая корзина активов», как они ее называют, с 1985 года, когда Рейган и Тэтчер приступили к реализации своих программ дальнейшего обогащения тех, кто и без того был богат, значительно превзошла мировой индекс развивающихся рынков
[165].
До кризиса 2008 года, за который они же и несут немалую долю ответственности, финансовые институты «постзолотого» периода вышли на пугающий уровень экономического могущества, а их доля в корпоративных прибылях корпоративного сектора выросла более чем втрое. После краха ряд экономистов стали проявлять к их функции чисто экономический интерес. Лауреат Нобелевской премии по экономике Роберт Солоу пришел к заключению, что влияние этих институтов в целом носит скорее негативный характер, потому что «их успех очень мало способствует эффективности реальной экономики, если способствует вообще, в то время как экономические потрясения перекачивают средства деньги налогоплательщиков в карманы финансистов»
[166]. Кромсая остатки политической демократии, эти финансовые институты прокладывают путь для дальнейшего продвижения данного убийственного процесса – до тех пор, пока их жертвы будут согласны молча страдать.
Но давайте вернемся к «обыденной теме» о том, что Соединенные Штаты «приходят в упадок, зловеще угрожающий полным разложением». Хотя стенания на сей счет и существенно преувеличены, элементы правды в них все же есть. Глобальное американское могущество и в самом деле пошло на спад сразу после пика, пришедшегося на первые годы по окончании Второй мировой войны. Да, Соединенные Штаты по-прежнему остаются самой сильной державой мира, но им поневоле приходится делиться глобальной властью с прочими странами, что все чаще не позволяет США навязывать другим свою волю. Но этот упадок имеет множество измерений и аспектов, не очень легко поддающихся пониманию. Общество внутри страны тоже приходит в упадок во многих значимых отношениях, но то, что одни воспринимают упадком, для других оборачивается невероятными богатствами и привилегиями. Для плутономики – точнее, для ее крохотной прослойки на самом верху – этих привилегий и богатств хоть отбавляй, в то время как для подавляющего большинства перспективы зачастую весьма мрачны, а многим даже приходится сталкиваться с проблемой выживания в стране, обладающей несравненными преимуществами.
6. С Америкой покончено?
Некоторые важные годовщины – например, нападения Японии на военно-морскую базу США в Пёрл-Харборе – отмечаются у нас с большой помпой. Другие замалчиваются, из чего мы нередко можем извлечь бесценные уроки и понять, что нас ждет впереди.
Никто не стал устраивать церемоний в честь пятидесятилетней годовщины принятого президентом Джоном Кеннеди решения осуществить самый разрушительный и убийственный акт агрессии за весь период после Второй мировой войны – вторжение в Южный Вьетнам, а позже и в Индокитай в целом, повлекшее за собой гибель миллионов людей и опустошившее четыре страны, причем число жертв этих войн продолжает расти – дает о себе знать отложенный эффект «обработки» Южного Вьетнама самыми смертоносными из всех известных канцерогенами с целью уничтожения посевов и урожая.
Поначалу целью был Южный Вьетнам. Затем агрессия распространилась и на Северный Вьетнам, перекинулась на крестьянскую глушь севера Лаоса, а потом и на сельские районы Камбоджи, которая подверглась чудовищным бомбардировкам, по своему масштабу равным всем операциям США и их союзников в Тихоокеанском регионе во время
Второй мировой войны, включая две атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки. В этом случае приказы советника по национальной безопасности Генри Киссинджера натравить «все, что летает, на все, что движется» – не что иное, как открытый призыв к геноциду, который редко встретишь в анналах истории, – были выполнены
[167]. Об этом почти не помнят. А большинство почти даже не знают, за исключением узкого круга активистов.
Когда пятьдесят лет назад началось вторжение, это до такой степени не вызвало озабоченности в обществе, что попытки найти оправдания почти не предпринимались, а президент ограничился бесстрастной жалобой на то, что «нам по всему миру противостоит беспощадный монолитный заговор» и если с этим заговором не покончить, то «врата широко распахнутся»
[168].
В другой раз он предупредил, что «самодовольные, потакающие своим прихотям слабые народы вскоре будут погребены под руинами истории, и выжить, вероятно, удастся только сильным», – в этом случае он отразил провал американской агрессии против Кубы при попытке раздавить независимость этой страны
[169].
К моменту начала масштабных протестов полдесятилетия спустя всеми уважаемый специалист по Вьетнаму и военный историк Бернард Фолл, далеко не голубь мира, предсказал, что «Вьетнаму как культурной и исторической общности… грозит истребление, потому что страна буквально погибает под ударами крупнейшей военной машины, когда-либо перемалывавшей регион подобных размеров»
[170]. Он, опять же, ссылался на Южный Вьетнам.
По окончании войны, восемь лет спустя, преобладающие в обществе настроения разделились между теми, кто представлял ее «благородным делом», которое можно было решительно довести до победного конца и более решительно, и их ярыми противниками и критиками, для которых война была «ошибкой», давшейся слишком высокой ценой. В 1977 году президент Картер не стал уделять этой проблеме сколь-нибудь существенного внимания, объяснив, что мы «ничего не должны» Вьетнаму, потому что «разрушения были взаимными»
[171].
