В США, до массированных пропагандистских кампаний последних нескольких лет, большинство населения соглашалось с остальным миром, полагая, что Иран как государство, подписавшее Договор о нераспространении ядерного оружия, имеет право проводить обогащение урана. И даже наблюдается мощное движение сопротивления планам военного вмешательства в том случае, если Иран и Израиль вступят в войну. Только четверть американцев считают Иран важной проблемой для Соединенных Штатов
[193]. Но трещина – а то и пропасть, – разделяющая общественное мнение и политику, представляется самым обычным делом.
Почему же Иран считают такой уж колоссальной угрозой? Этот вопрос обсуждается редко, но найти на него серьезный ответ не составляет никакого труда – хотя, конечно, не в лихорадочных заявлениях политической элиты. Самый авторитетный ответ дают Пентагон и разведслужбы в своих регулярных докладах Конгрессу по глобальной безопасности, где отмечается, что «ядерная программа Ирана и его стремление и далее сохранять возможность развивать ядерное оружие является центральным элементом стратегии сдерживания»
[194].
Вряд ли стоит говорить, что эта оценка бесконечно далека от исчерпывающей.
В числе других важных тем, о которых никто не говорит, можно назвать смещение акцентов в американской военной политике на Азиатско-Тихоокеанский регион, включая строительство новых объектов на огромных военных базах на южнокорейском острове Чжечжудо и на северо-востоке Австралии, которые принято представлять важными элементами политики «сдерживания Китая». С ней же тесно связан и вопрос о военных базах США на Окинаве, против которых в течение многих лет яростно выступает местное население, обусловливая непрекращающийся конфликт в отношениях между США, Токио и Окинавой
[195].
Демонстрируя, как мало изменились фундаментальные предпосылки США, американские стратегические аналитики, например Пол Годвин из Института внешнеполитических исследований, описывают результат военных программ Китая в виде «классической дилеммы в сфере безопасности, в соответствии с которой военные программы и национальные стратегии, заявленные как оборонительные, противоположная сторона воспринимает как угрозу»
[196]. Свою политику по охране собственных территориальных вод Соединенные Штаты считают стратегией «обороны», в то время как Китай усматривает в ней угрозу; соответственно, Китай считает любые свои действия у собственных берегов «оборонительными», а Америка видит в них угрозу. В отношении американских территориальных вод подобные дебаты даже вообразить нельзя. Опять же, эта «классическая дилемма в сфере безопасности» обретает смысл только если допустить, что Соединенные Штаты обладают правом контролировать большую часть мира, а их требования в сфере безопасности граничат с абсолютным, глобальным контролем.
Если принципы имперского доминирования изменились мало, то наши возможности претворять их в жизнь значительно сократились после того, как могущество в меняющемся мире значительно перераспределилось. Последствий этого довольно много. Важно иметь в виду, что они не избавляют нас от двух грозовых туч, довлеющих над любыми рассуждениями о глобальном порядке: ядерной войны и разрушения окружающей среды.
Как раз наоборот: обе эти зловещие угрозы только нарастают.
7. Великие Хартии вольностей, их судьба и судьба наша
Сменится всего несколько поколений, и мир встретит тысячелетие Великой хартии вольностей, одного из знаковых событий в становлении гражданских прав и прав человека. Но что при этом будет делать – праздновать, горевать или относиться с полным безразличием, – до конца не ясно.
На самом деле это должен быть предмет серьезной, безотлагательной озабоченности. То, что мы делаем или отказываемся делать сейчас, определит, каким мир встретит это событие. Если нынешние тенденции будут сохраняться, прогнозы явно непривлекательны – не в последнюю очередь потому, что Великую хартию вольностей рвут на кусочки прямо на наших глазах.
Первое академическое издание Великой хартии вольностей, подписанной Иоанном Безземельным в 1215 году, опубликовал прославленный юрист Уильям Блэкстоун. Полного текста, увы, не сохранилось. Блэкстоун писал, что едва ли не главную часть Хартии, к сожалению, «погрызли крысы» – сегодня, когда мы взяли на себя труд довершить то, чего не доделали крысы, эти слова несут в себе мрачный символизм
[197].
Издание Блэкстоуна, озаглавленное «Великая хартия и Лесная хартия», в действительности включает в себя две хартии. Первая, Хартия вольностей, повсеместно считается основой фундаментальных прав англоязычных народов – или, как более экспансивно выразился Уинстон Черчилль, «Хартией каждого уважающего себя человека любых стран и времен»
[198]. Черчилль говорил о повторном утверждении Хартии парламентом в Петиции о праве, в которой Карла I просили признать верховенство не короля, а закона. Карл сначала согласился, но вскоре нарушил свое обещание, проложив путь к кровавой гражданской войне в Англии.
После ожесточенного конфликта между королем и парламентом монаршая власть в лице Карла II была восстановлена. Парламент хоть и потерпел поражение, но Великую хартию вольностей не забыл. Один из его лидеров, Генри Вейн-младший, был даже обезглавлен; на эшафоте он попытался произнести речь и назвать вынесенный ему приговор нарушением Великой хартии вольностей, но его заглушили фанфары, чтобы столь скандальные слова не услышал ликующая толпа. Главное преступление Вейна сводилось к тому, что он называл народ «источником любой власти» в гражданском обществе – именно народ, а не короля и даже не Бога
[199]. Эту позицию стойко защищал
