Проблемы такого рода наблюдаются в течение всего периода после окончания Второй мировой войны. Глобальной системе, доминирующая роль в которой по замыслу ее создателей отводилась Соединенным Штатам, угрожали режимы, в официальных американских документах называемые «радикальными и националистическими», хотя на самом деле они всего лишь отвечали на призывы своих народов к независимому развитию
[368]. Именно эта причина легла в основу свержения парламентских правительств в Иране и Гватемале в 1953 и 1954 годах, как и целого ряда других. В случае с Ираном наибольшую озабоченность вызывало потенциальное влияние независимости этой страны на Египет, в котором на тот момент зрело недовольство британскими колониальными порядками. Если говорить о Гватемале, то помимо совершенного новыми демократами преступления по включению во власть крестьянского большинства страны и покушения на права владения Объединенной фруктовой компанией – что уже само по себе оскорбительно – Вашингтон беспокоили волнения рабочих и мобилизация народных масс в соседних странах, которыми правили поддерживаемые США диктаторы.
В обоих случаях последствия ощущаются и по сей день. С 1953 года не прошло буквально ни одного дня, когда Соединенные Штаты не мучили бы народ Ирана. Гватемала остается одной из самых ужасных пыточных камер в мире; представители коренного народа майя и сегодня бегут от последствий военных кампаний, граничивших с геноцидом и проведенных при поддержке президента Рональда Рейгана и его высокопоставленных чиновников. Один гватемальский врач, руководитель представительства благотворительной организации «Оксфам» в этой стране, в 2014 году сообщал: «Наблюдается катастрофическое ухудшение общественных, политических и экономических условий. Количество нападений на борцов за права человека в последние годы выросло на 300 %. Существует масса недвусмысленных свидетельств детальной стратегии, разработанной частным сектором и армией, захватившими правительство с целью сохранения существующего положения дел и курса на экономическую модель, основанную на добыче полезных ископаемых и предусматривающую изгнание коренных жителей с их исконных земель ради горнорудных предприятий, плантаций масличных пальм и сахарного тростника. Кроме того, общественное движение в защиту земель и прав народа криминализовано, многие его лидеры сидят в тюрьме или убиты»
[369].
В Соединенных Штатах об этом не известно ничего, и об очевидной причине сложившейся ситуации, разумеется, ничего не говорится.
В 1950-х годах президент Эйзенхауэр и государственный секретарь Джон Фостер Даллес совершенно отчетливо объяснили дилемму, перед которой стояли Соединенные Штаты. Они пожаловались, что коммунисты обладают нечестным преимуществом: у них есть возможность «взывать непосредственно к массам» и «контролировать массовые движения, чего мы делать не можем. Они всегда взывают к бедным и всегда стремятся разорить богатых»
[370].
Это создает проблемы. Соединенным Штатам, так или иначе, трудно взывать к бедным, придерживаясь доктрины, в соответствии с которой этих бедных должны грабить богатые.
Кубинский пример
Ярким примером этой общей модели стала Куба, когда в 1959 году приобрела наконец независимость. Уже через несколько месяцев остров стал подвергаться военной агрессии. Вскоре администрация Эйзенхауэра приняла тайное решение свергнуть правительство. Потом президентом стал Джон Кеннеди. Он намеревался уделять больше внимания Латинской Америке и поэтому, придя к власти, создал исследовательскую группу для разработки соответствующей политики во главе с историком Артуром Шлезингером-младшим, который обобщил сделанные ею выводы и доложил о них вступившему в должность президенту.
Как объяснял Шлезингер, угрозу в независимой Кубе представляла «идея Кастро взять все в свои руки». К сожалению для Соединенных Штатов, такой подход обладал огромной привлекательностью в глазах народов Латинской Америки, где «земли и другие национальные богатства в существенной мере распределились в пользу имущих классов, а бедные и обездоленные, вдохновляясь примером Кубинской революции, теперь требуют дать им возможность достойно жить»
[371]. Опять та же, привычная для Вашингтона дилемма.
Объяснение привело и ЦРУ: «Масштабное влияние “идей Кастро” нельзя считать функцией кубинской власти… Тень Кастро приобретает угрожающие размеры в силу того, что общественно-экономические условия по всей Латинской Америке создают предпосылки для противодействия правящим режимам и подталкивают к массовым выступлениям за радикальные перемены», моделью которых служит Куба
[372]. Кеннеди боялся, что при поддержке русских Куба станет «образцом» развития, что позволит Советскому Союзу взять верх во всей Латинской Америке
[373].
Аппарат политического планирования Государственного департамента предупредил, что «первейшая угроза, которую несет в себе Кастро, заключается… во влиянии, которое само существование его режима оказывает на крайне левых во многих странах Латинской Америки… Тот простой факт, что Кастро успешно бросает вызов США, отрицает всю политику, проводимую нами в полушарии в последние сто пятьдесят лет» – то есть со времен появления в 1823 году доктрины Монро, когда Соединенные Штаты заявили о своем намерении доминировать в полушарии
[374].
Ближайшей целью на момент принятия этой доктрины было покорение Кубы, но реализовать ее не представлялось возможным из-за могущества вражеской Британии. Несмотря на это, великий стратег Джон Куинси Адамс, интеллектуальный отец доктрины Монро и так называемого Манифеста судьбы, оправдывающего экспансионизм Америки высшим предопределением, проинформировал коллег, что со временем Куба все равно окажется в руках США по «закону политической гравитации», как яблоко падает с дерева
[375]. Иными словами, если могущество Британии будет идти на спад, то могущество Америки будет только расти.
