Что они там задумали?
— Ты чего нахохлися, Сашка? — поинтересовался Андрей Георгиевич. — Или уже и мне не веришь?
— Да я уже не знаю, кому верить, а кому нет.
Я убрал руки в карманы и зашагал к машине. Настроение, воспарившее куда-то после ночи с Гижицкой, стремительно портилось. И я не то, чтобы всерьез опасался подставы от самого преданного роду Горчаковых человека, чьих предков с предками деда связывала древняя клятва, но…
— Вот те раз… Да что с тобой такое, Сашка?
— Так… ничего, — отмахнулся я. — Ерунда.
— Нет уж, погоди. — Андрей Георгиевич сделал пару быстрых шагов вперед, развернулся и крепко взял меня за плечи. — Давай-как рассказывай.
— Да нечего рассказывать. — Я кое-как вывернулся из хватки безопасника и снова направился к “”Волге”. — Просто мысли в голову лезут. Всякие дурацкие.
— И что же у тебя за мысли такие? — проворчал Андрей Георгиевич. — Про меня, что ли?
— Про всех. — Я все-таки решил не отмалчиваться — но хотя бы сгладить углы. — Нет, вы не подумайте, я ничего такого на самом деле не думаю… Но вышло бы складно: Куракин — герой войны с османами, боевой офицер. И вы тоже солдат.
— Да тьфу на тебя, Сашка! — Андрей Георгиевич сердито сплюнул на землю — и тут же огляделся по сторонам. — Вот что: садись-ка ты в машину… разговаривать будем.
Я не стал возражать и послушно забрался в уже успевший выстудиться салон. Андрей Георгиевич втиснулся следом, скрипнув водительским креслом — и тут же перешел, что называется, к сути вопроса.
— Запомни вот, что, Александр Петрович, — проговорил он, разворачиваясь ко мне. — Никакой Куракин не герой. А самый обычный военный преступник!
На мгновение я даже испугался — столько ярости было в голосе Андрея Георгиевича. Кулаки — каждый едва ли не с мою голову размером — сжались, а единственный глаз вспыхнул тусклым и недобрым огоньком. Обычно похожий на холодный утес где-нибудь под Выборгом — такой же громадный и спокойный — старый безопасник злился.
Но злился не на меня. Я просто ляпнул что-то неподходящее — но истинный объект гнева Андрея Георгиевича сейчас находился очень далеко отсюда.
— Ребята, которые в тридцать девятом из-под Вены не вернулись — герои. Которых в сорок втором в Сараево расстреляли, как террористов — герои! — выдохнул он. — А Куракин — сволочь последняя. Карьерист, который за чин всех бы весь полк на том перевале оставил, не моргнув. И плевать он хотел и на Империю, и на все на свете!
Такого я, признаться, не ожидал. Своенравный пехотный генерал, чуть ли не полвека назад показавший османам ту самую Кузькину мать, определенно был — да и оставался, чего уж там — неоднозначной фигурой. Но столько злобы?..
— А как же победа… почти победа? — осторожно поинтересовался я. — Триста километров до Стамбула?..
— Не было там никакой победы, Сашка. — Андрей Георгиевич покачал головой. — И быть не могло. Думаешь, приказ отступать из штаба просто так пришел, потому что кому-то не захотелось с простым пехотным полковником славой и орденами делиться?
Такой вариант я, признаться, тоже рассматривал. Хоть и не в первую очередь.
— Как бы не так, — продолжил Андрей Георгиевич. — Я тебе сейчас все объяснить никак не смогу — но ты на слово поверь: нельзя тогда было нам в войну ввязываться, никак нельзя. Этот Стамбул бы потом всей Болгарии стоил, если не больше. Наверху и в Госсовете тоже не дураки тогда сидели… что бы ни говорили про них.
А говорили, видимо, разное. Вряд ли кто-то из простых смертных мог знать то, что так и не рассказал мне Андрей Георгиевич — зато слухи о победах русского оружия наверняка дошли даже до Сахалина. Как и слухи о том, что бездарные и недалекие дипломаты в одночасье потеряли все, за что солдаты заплатили кровью.
— Да и не это главное, Сашка. — Андрей Георгиевич прикрыл глаза и устало откинулся на спинку сиденья. — А то, что мы все — солдаты. От рядового до генерал-фельдмаршала. А солдат должен выполнять приказ. И если каждый командир полка примется решать вопросы уровня генерального штаба, армия развалится.
Я не ответил. Только молча задумался — а что случилось бы, окажись я тогда, в двадцать пятом году, на месте Куракина? Стал бы подчиняться бессмысленному на первый взгляд приказу и сдавать идеальные позиции? И хватило ли бы у меня духу развернуть войска, когда победа, казалось, уже была так близко?
Знаю я, о чем ты думаешь, Сашка, — снова заговорил Андрей Георгиевич.
Уже без злобы в голосе. Может, его и раздражала полузабытая популярность упрямого тогда еще полковника — но на меня старый безопасник уж точно не сердился. В конце концов, я задавал именно те вопросы, которые и должен был задавать юнкер-первокурсник. Тот, для кого военная служба офицера — это в первую очередь звон стали, грохот пушек, вой боевых заклятий, блеск эполет и орденов, непременный героизм, победа и слава.
И только во вторую — важная и утомительная работа, в которой порой приходится принимать непростые решения. И каждый раз нести за них ответственность. Не только перед старшими чинами и государыней Императрицей или солдатами — а в первую очередь перед собственной совестью.
Есть такая профессия — Родину защищать.
Кто же это сказал?.. Никак не вспомнить.
— А оно так на самом деле всегда и бывает, — снова заговорил Андрей Георгиевич, — что самый страшный враг — это не тот, кто урод и кровопийца. Или кто детишек на штыки поднимает. А именно такой, как Куракин — обаятельный, блестящий, героический. Со своей правдой. И правде этой иногда даже поверить хочется. — Андрей Георгиевич отер со лба пот. — Только верить нельзя, Сашка. Никак нельзя.
Или получится, как с Мишей. Вряд ли моего недалекого братца так уж сильно манило дедово наследство, титул, положение главы рода и место в Госсовете. Его с самого детства готовили к карьере военного — и героический незаслуженно забытый опальный генерал просто не мог не стать для него лидером и примером для подражания. И теперь…
— Ладно, поехали, Сашка. — Андрей Георгиевич запустил мотор. — Дело у нас есть.
Важное и, по-видимому, срочное — если уж глава рода велел отыскать меня на рассвете и чуть ли не выдернуть из-под теплого бока Гижицкой. Где-то минут десять мы ехали молча — в юго-восточную часть города, где по большей части располагались заводы и рабочие кварталы — но потом я все-таки решился заговорить.
— И что же такое вы собираетесь мне показать? — поинтересовался я, разглядывая проплывающие в утренней дымке за окном кирпичные трубы.
— Увидишь. — Андрей Георгиевич нахмурился и тоскливо вздохнул. — Считай, приехали.
Безопасник снизил скорость и, щелкнув кнопкой где-то под рулем, погасил фары. Утро уже успело заявить свои права, и вокруг понемногу рассветало — но все же не настолько, чтобы кто-то смог бы разглядеть нашу машину больше чем с полсотни метров. Двигатель работал почти неслышно, на холостых оборотах, мы ехали медленно — будто крались куда-тою
