Медина подошел быстро, в своей привычной манере громко постукивая каблуками, а затем совершенно недопустимо положил руку на плечо Фредерики, притянул ее к себе и поцеловал в висок.
— Интересная новость, — Карлос коротко поклонился им обоим и все же покинул лаборантскую, закрыв дверь за собой так тихо, будто был бесплотным духом.
— Прекратите! Это против приличий! — Фреддиа стряхнула руку профессора со своего плеча и отшатнулась.
— Прилично ли целоваться ради оценки на экзамене? — вспыхнул Медина. — Или же подслушивать под дверью? Вы будто специально ищете себе неприятности, Алварес.
После он выхватил визитку из ее рук, зажег спиртовку, сунул бумагу в пламя и ждал, пока не останется ни одного клочка. Фредди же молча наблюдала за ним и не знала, как реагировать.
— История революции, что в ней сложного? Хроники двухсот тридцати семи дней и однообразное восхваление настигшего всех счастья, — продолжал напирать профессор. — А уж положительное влияние этих дней на любую область легко даже не выучить — придумать! Но нет, Фредерика, вы не потрудились сделать это и получить свое честное «отлично» на экзамене, предпочли хитрить, играть в соблазнительницу и обиженную невинность. Вот это достойно и прилично? Вот это не позорит род Алварес?
Медина стащил с полки тонкую брошюру с материалом по экзаменационному билету и потряс ей перед носом Фредерики, а после швырнул на стол.
— После обеденного перерыва проверю, и только попробуйте не ответить хотя бы на один вопрос! Если какая-нибудь комиссия узнает, что в университете работает бывшая аристократка, которая презирает революцию, то всем нам будет очень плохо.
Профессор злился так, как никогда до этого. И Фредерика чувствовала, что с ее провалом на экзамене это никак не связано. Но Карлос уже ушел, а помощница вот она, стоит рядом.
Только вот у Фредерики тоже было непростое утро и непростая ночь, оттого очень хотелось спустить на ком-нибудь пар, дать выход злости. Не на Пака же ей кричать, с его тремя сотнями галлов? Да и не боится этот земпри крика. Вздохнет только и начнет занудствовать о своей прекрасной общинной жизни.
— А вы в самом деле считаете это правильным? — Фредерика подхватила брошюру со стола, затем бросила ее на пол. Медина же набрал воздух в легкие, но возразить не успел. — Что мы, доны, бывшие владельцы империи и магии, те, кто вершил судьбы мира, теперь моем пробирки или читаем лекции? Что нам бросили подачку из нашего же имущества, и со страниц газет и книг твердят, что мы должны быть за это благодарны? Да с каждым днем нас урезают в правах и возможностях, зато щедрой рукой раздают их земпри и вержам! Вот это правильно? Вот это мы должны повторять и заучивать? Вот так мы должны жить?
К концу речи Фредерика уже почти шептала, потому как если кто-нибудь услышит — ей действительно придется несладко. Николас Медина сверлил ее взглядом, сжимал кулаки и дышал так часто, что ноздри дергались. Затем он не выдержал и схватил Фредерику за запястья, спиной прижимая к стеллажу.
— Мы должны жить, Алварес! Пока что просто жить. И надеяться, что однажды все изменится.
— Аха-ха! Столько раз я слышала эти речи от матушкиных друзей. Они уже семь лет ждут, когда придет Братство терна и вернет к власти императора.
— Он давно отошел от дел и никому не нужен. И это глупо отдавать столько власти в руки одного человека. Нет, если и ждать перемен, то пусть они приведут к абсолютно новому миру, тому, где судьбу города и республики решает собрание палаты донов.
В глазах профессора при этом блеснуло что-то. Что-то пугающее и непонятное. С таким выражением лица матушка рассказывала о своих балах и том, как хочет вернуть прошлое благосостояние семьи. Фредерика испугалась и дернулась в сторону, но Медина не держал ее, его горячие пальцы лишь слегка прикасались к запястьям Фредди. А в глазах с каждой секундой все сильнее разгорался интерес и желание. Такое жаркое, приятное, разгоняющее кровь, а не маслянисто-расчетливое, как у соседа Хосе, которому льстило внимание самой настоящей доньи.
Фредерика уже почти почувствовала, как губы профессора накрывают ее губы, как его руки скользят по телу, как она сама плавится и осторожно, будто нехотя, отвечает на его прикосновения, как услышала скрип открывающейся двери. Медина отступил назад медленно, ничуть не стесняясь происходящего. Хотя кто знает, возможно, профессор каждый день зажимается со студентками в своей подсобке. Фредди тоже не стала забиваться в угол и убегать с криками: пусть ректор и пригрозил уволить ее, если узнает об интрижке, но сто пятьдесят галлов быстро решат проблему с трудоустройством.
— Я принесла бумаги для Алварес, — проскрипела древняя старуха Жиль, равнодушно скользя по подсобке взглядом, — напишите пару заявлений строго по образцу, не забудьте проставить вчерашнее число и занесите мне.
— Донна Жиль, — Медина сам сгреб листы и уставился на секретаря, — мне бы не хотелось огласки.
— Я слишком занята работой для болтовни, а вот другие — нет. И если не научитесь держать себя в руках — ректору донесут раньше, чем я успею напечатать слово «уволена». Этим бездельникам и повод не нужен. Знаете, что болтают обо мне? — секретарша прищурилась и в упор посмотрела на Фредерику.
— Нет, простите.
— Чушь! Конечно, знаете! Они болтают, будто мы с ректором в отношениях. И это молодежь, цвет нации! Раньше у студентов хотя бы была фантазия. Тогда ходили легенды, что каждое полнолуние я надеваю черные одежды, седлаю одноглазого крылатого кабана и летаю вокруг университета, чтобы подкараулить девиц, которые спешат с тайных свиданий. А после отрезаю им локоны и варю из них зелье вечной молодости. Бред первостатейный, но с фантазией. А сейчас: в отношениях. Пфф! Да здесь все друг с другом в отношениях, возраст самый такой для отношений!
Она побурчала еще немного, после оглядела Медину и медленно вышла из кабинета. Фредерика же облегченно выдохнула, подошла к зеркалу и поправила прическу.
— И для истории революции тоже прекрасный возраст, Алварес! — профессор подобрал брошюру с пола и показательно переложил на полку. — Просто прекрасный возраст.
Глава 8. История революции
Хавьер даже не успел дойти до своего рабочего места, как секретарь управления передал ему стенограмму от рассерженных служителей храма Отца-Защитника со Второй линии, где у следователя в принципе не могло быть никаких дел. Но судя по сообщению, «его тупая скотина разнесла все и покусала служителей», поэтому надлежит немедля прибыть туда и возместить ущерб.
Недовольный Кроу все же разрешил Хавьеру съездить в этот храм, но пригрозил, что если Сото снова влипнет в неприятности из-за вержа, то уйдет работать в архив до самой пенсии.
Впрочем, на месте выяснилось, что никакими особыми неприятностями не пахнет. Просто его вчерашняя знакомая сломала кран с кровью Отца и слегка потрепала одного из служителей. Тот сейчас громко стонал в стороне, придерживая забинтованную руку. Смешно. Челюсти гончих такие мощные, что дробят кости, а мышцы и жилы рвут, как бумагу.
