Полено в камине снова ярко вспыхнуло.
– Ты хоть иногда скучаешь по Крису? – спросил Рэнди.
– По Крису? Я почти не вспоминаю о нем, старый педик.
У Рэнди глаза полезли на лоб.
– Педик? То есть ты хочешь сказать, что между вами ничего не было?
– О господи, нет. Я хочу сказать, что теперь Крис мне нравится, но вначале мы были с ним так же близки, как, скажем, ты и какой-нибудь парень, работающий курьером. Так или иначе, все позади, правда? Где-то далеко, далеко.
Она допила содержимое своего стакана.
– Но эти фотографии, – сказал Рэнди, – все эти истории, печатавшиеся в бульварной прессе каждую неделю – «Крис и секси Сью – неистовство любви на Гавайях», – этакий здоровенный Крис и царапины у него на спине. Я сам видел.
– Царапины? Это его массажист, Доминик. Я была в Гонолулу, делала пластическую операцию вокруг глаз.
– А твоя татуировка – КРИС НАВЕКИ? – В голосе Рэнди все громче звучало разочарование. – Но ведь верно – я не видел ее, когда родился Юджин.
– Не видел. Я сделала ее для фотографий в «Paris Match». А потом удалила лазером в 1996-м. – Сьюзен поднялась, помотала головой, как будто у нее были мокрые волосы, и встала прямо перед Рэнди. – Рэнди, ну-ка посмотри на меня. Это все враки, Рэнди. От начала до конца. И тут ни при чем ни я, ни Крис. Это все они. Всяк, кому не лень. Все, что ты читаешь. Все это чушь и вранье. Все. Сплошная ложь. Вот почему лживые слухи, которые ты распускаешь, такие забавные, Рэнди. Это честная ложь.
Ребенок засопел. Сьюзен постаралась изменить тон.
– Вот я тебе все и сказала, Рэнди, а теперь ты расскажи мне, какая у тебя сегодня самая крутая байка?
– Про Уитни Хьюстон, – ухмыльнулся Рэнди.
– Не может быть.
– Правда. Насчет ее левой ноги.
– А что с ее левой ногой? – поддержала игру Сьюзен.
– А ты не слышала?
– Ну так расскажи.
– Не поверишь.
– Ну, давай!
– У нее раздвоенное копыто.
– Ох, Рэнди.
Глава двадцать восьмая
После съемок в Гуаме рекламного ролика для японского телевидения Сьюзен вернулась в Лос-Анджелес и узнала, что компания решила не возобновлять работу над «Семейкой Бумов». Ларри был в Европе и часами говорил по телефону со Сьюзен, уверяя, что ее многообещающая карьера только-только началась.
Она забросила в шкаф пакет, набитый японскими бумажными журавликами. Три недели Сьюзен держала багаж нераспакованным. Она подолгу лежала в ванне и разговаривала только с Ларри до тех пор, пока не посетила филиал Общенационального банка и не узнала, что долгосрочный счет, на который она регулярно, год за годом, откладывала значительные суммы, пуст.
Ее адвокат лежал в хосписе для больных СПИДом и ничем не мог ей помочь, а ее бухгалтер только что сбежал из города после серии финансовых скандалов, так что Ларри нанял ей новых дорогих адвокатов и бухгалтеров. Они провели судебную проверку финансовой документации жизни Сьюзен, и после нескольких месяцев бумажной войны, игры в прятки с секретарями и телефонного марафона Сьюзен узнала, что Мэрилин на вполне законном основании прибрала к рукам и пустила на ветер сбережения Сьюзен – Мэрилин, роль которой заключалась лишь в том, что Сьюзен один раз в месяц наносила ей в Энсино формальный визит.
– Один из моих нумерологических клиентов был детской кинозвездой, – сказала Дрима, которая тогда жила отдельно в Северном Голливуде. – Его тоже обобрали. Но ведь у правительства есть закон Кутана, верно? Я думала, что система застрахована от того, чтобы родители проматывали заработки своих детей.
Сьюзен, напичканая успокоительными, частенько звонила Дриме в те дни.
– Дрима, Дрима, Дрима, – бормотала она, – стоит тебе, вымотанной донельзя, поздно вернуться домой со съемок, подписать одну или две бумаги из целой кипы бумаг, как окажется, что ты отписала кому-то всю свою собственность.
– У вас, наверное, был разговор…
– Скорее, битва.
– И что она говорит, я имею в виду…
– Она говорит, что я была ей должна. Что без нее я была бы ничем. И знаешь, что она сказала, когда стало окончательно ясно, что она стянула у меня все? Она сказала: «Это цена, которую ты уплатила, чтобы стать частью голливудской грязи».
– Голливудской грязи?! – взвизгнула Дрима, отнюдь не привыкшая выражать свои эмоции визгом.
Ларри продолжал платить за квартиру на Келтон-стрит, но сказал Сьюзен, что его бухгалтер не сможет позволить платить за квартиру больше года или после того как у Сьюзен появится свой доход, если это произойдет раньше. С работой тоже возникли сложности. Агенты по набору актеров знали, что Сьюзен неопытная актриса, и не считали, что ее имя на афише может компенсировать ее плохую игру. Уроки актерского мастерства ничем не помогли ей, но сам факт, что она берет уроки, вызывал в классе ехидные перешептывания. Ларри тоже уделял ей гораздо меньше внимания, и не из-за ее некредитоспособности, а потому что понимал, что суть проблемы – в Дженне.
Когда «Семейка Блумов» уже сходила с экранов, Сьюзен краем уха услышала, как Кенни, режиссер, сказал, что если она когда-нибудь получит хотя бы роль дерева на заднем плане в школьной постановке «Bye Bye Birdie», то это будет актом милосердия. Съемка двухчасовой заключительной серии была дурным сном, который повторялся все снова и снова.
– Сьюзен, дорогая, ты только что узнала, что у твоего отца рак предстательной железы. А у тебя такое лицо, будто ты выбираешь между обычным цыпленком и цыпленком, поджаренным с корочкой. Давай-ка просыпайся потихоньку, потому что скоро пойдет сверхурочное время, ладно?
Мотор.
– Папа, почему ты не сказал мне об этом раньше? Почему все знали, кроме меня?
– Стоп! Сьюзен, ты спрашиваешь его не «Куда подевалась программка?». Ты спрашиваешь его, почему он не поделился с тобой самым важным секретом в своей жизни.
Мотор.
– Папа, почему ты не сказал мне об этом раньше? Почему все знали, кроме меня?
– Стоп!
Сьюзен снова остановилась.
– Сьюзен, поменьше о программке, побольше о раке.
– Кенни, может, попробовать искусственные слезы или что-нибудь еще? Это трудная реплика.
– Нет, никаких искусственных слез, да и реплика вовсе не трудная. Роджер, дай мне мой сотовый. – Усталый личный ассистент дал ему телефон. – Сьюзен, вот телефон… может, я дам тебе номер и ты просто промямлишь эту реплику в трубку? Или ты все же скажешь это нормально перед камерой, за что тебе, собственно говоря, и платят?
– Не будь таким засранцем, Кенни.
Мотор.
– Папа, почему ты не сказал мне об этом раньше? Почему все знали, кроме меня?
