Бет ничего не ответила.
— Нашему малышу не придется ничего бояться, — сказал Уэйд. — На нашего малыша никогда не будут кричать. Мы будем любить нашего малыша вечно. Мы не пьем. Не колемся. Не читаем нотаций. Мы...
— Стой.
— А? Почему?
— Потому что мы порченые. Мы больше уже не нормальные люди, Уэйд, мы оба. Не то чтобы мы прокляты или что еще, но мы...
— Что мы?
Бет привстала, прикурила итальянскую сигарету от розовой пластмассовой зажигалки и выпустила дым.
— Когда я была маленькой, у нас был такой садик. Как и у всех, дело-то было в Южной Каролине. Мои родители, особенно мама, были никудышные садовники, но год от года у них вырастало сколько-то овощей: всякая скучная картошка да капуста — немного салата, немного табака и тыкв, которые папа сажал каждый год. И ни одного цветка. — Она снова затянулась. — Но вот настал год, когда они совсем запили, и им на все стало наплевать, они переключились на то, чтобы не давать друг другу жизни. А садик совсем забросили. Перестали обращать на него внимание, а мне тогда было двенадцать, и я считала, что работа по саду — не для двенадцатилетних. Я начала курить и каталась с ребятами постарше в машинах. Но я никогда не переставала наблюдать за садом. Сорняки растут очень быстро. А потом на помощь им приходят кролики. Капуста одичала, а когда капуста дичает, то у нее такой вид — даже не знаю, как сказать, — как у бездомного бродяги. А потом ее съели жучки. И горох уже больше не появлялся. Я уходила в сад курить, когда по дому начинали летать стулья. Я шла посмотреть, что бывает с садом, который утратил своих хозяев. Выжило очень немногое, кое-где: кустик картошки, луковка. Мята.
— И?
— Этот сад — мы с тобой, Уэйд. Мы — сад, брошенный своими садовниками. Сад продолжает жить, но уже никогда не станет снова настоящим садом.
— Бет, все совершенно не так.
— Уэйд. Ты уже почти в Доме Господнем. Осталось только подыскать тебе комнату. — Тремя этажами ниже прогудела, проезжая под окнами пансиона, полицейская машина. Бет отвернулась. — Вот и Европу я тоже ненавижу.
— Что у тебя на уме, Бет?
— Тсс, Уэйд. Я помню, что в нашей группе нас учили верить в Чудеса. Но мы с тобой все равно — запущенный сад.
Сердце Уэйда разбилось, как яйцо о кухонный пол. Его чувство времени обострилось. Это был момент, когда молот ударяет по наковальне, сковывая цепь звено за звеном, и любовь становится только сильнее, реальнее, глубже и постоянней. Уэйд увидел правду в словах Бет. В сердце своем он согласился с ней и подумал о том, как его ребенок будет подрастать и расцветать, когда кролики и личинки уже давным-давно не оставят от него самого и следа.
— Бог воззрил на меня сегодня в той палате для осеменения, Уэйд. Да, правда. Он видел все: и пробирки с пробами, и стальные листы, и ультразвуковой аппарат, и...
— И что?
Уэйд приподнялся на локте и стал пальцем чертить кружки у Бет на лбу.
— Он все видит. Не знаю, как я смогла это почувствовать. Он видел меня. Он видел пробирки с пробами. Центрифугу со спермой. «Шестичасовые новости». Антарктические айсберги. Видел, что творится в моем сердце. Все.
— Я хочу девочку, — сказал Уэйд.
— А я мальчика, — ответила Бет. — У девочек жизни вечно не складываются. Бог ненавидит девчонок.
Брайан и Дженет продолжали трудиться над посланиями мамочке, а Уэйд потихоньку ускользнул — позвонить по телефону.
— Уэйд?
— Бет, Боже мой, я виноват, милая, так виноват.
— Знаю, мой сладкий.
Уэйд почувствовал себя вконец пристыженным.
— Я такой слабый. Я дерьмо. Просто дерьмо. Ты слишком хороша для меня.
— Нет, это ты слишком хорош для меня. Я снова всю ночь пила. Четыре года, три месяца и два дня трезвости — все псу под хвост.
— Бет, ты пила, потому что я оставил тебя одну. Я заезжал за своими таблетками, но ты еще не вернулась. Ходила по магазинам, наверное.
— Что происходит, милый? Я волнуюсь. Эта гадина Норм втянул вас в какую-то передрягу?
— Норм? Хм, нет, но мы собираемся помочь ему в одном деле.
— Каком деле — опять наркотики? Слушай, если это наркотики, я от тебя уйду, Уэйд. Ты же помнишь, мы договаривались.
— Наркотики? Господи, нет. Даже мама нам помогает.
— Мама? Твоя мать? Дженет?
— Именно.
— Что ж, здесь ее нет, так что, я полагаю, она с вами. Когда вы вернетесь?
— Сегодня вечером, наверное... наверняка.
На Бет это не произвело впечатления.
— Ладно. Словом, ты знаешь, я собиралась поехать в Космический центр Кеннеди. Я...
Голос Бет звучал все тише; Уэйд взглянул на парковку и увидел, как дверцы оранжевого фургона разъехались и туго обмотанный куль, он же Тед, выпал на мостовую.
— Я перезвоню, милая.
Уэйд бросился к фургону, за ним Брайан и Дженет.
— Что это ты такое вытворяешь, папа?
Тед пробормотал что-то сквозь залепивший ему рот пластырь.
Какая-то семейка дружным строем проследовала мимо в магазин спорттоваров.
— Смотреть не на что, — сказал Уэйд, но это, похоже, семейку не успокоило. — Идите себе.
— Все в порядке, — сказала Дженет своим голосом домохозяйки середины шестидесятых. — У него спастический синдром. Иногда прихватывает.
— Спастический синдром? — переспросил Уэйд, когда семейка отошла.
— Как у полковника Клинка в «Героях Хогана». Я это прямо сейчас придумала.
Уэйд посмотрел на валявшегося на земле Теда.
— Иди сюда, Брай. Помоги мне запереть этого Кинг-Конга обратно в клетку.
Тед извивался и корчился, весь в пене.
— Успокойся, папа. Если будешь так биться, легче не станет, только помешаешь нам работать.
— Работать? — спросил Брайан.
— Да, — сказал Уэйд, когда отец снова очутился на полу фургона. — Мы должны всучить Флориану эту чертову подделку.
— Но папа нам для этого не нужен.
— Брайан, мы не можем просто бросить его на обочине авто... — Уэйд осекся, перехватив взгляды брата и матери. Тед жалобно взвыл, предвидя ожидающую его судьбу.
— Как же он тогда доберется до дому? — спросил Брайан.
— Он уже большой мальчик, — сказала Дженет.
— Да-а-а, — протянул Брайан, — но им с Ники понадобятся деньги, чтобы оплатить лечение.
Уэйд тут же пожалел, что сказал Брайану о том, что Ники тоже больна.
Дженет посмотрела на Теда.
— О Господи. Только я начала закалять нервы, чтобы стать бесчувственной...
