– Да. Ее привезли около полудня.
– Бедняжка, пусть Аллах простит все прегрешения, которые она могла совершить.
Патологоанатом улыбнулся, но улыбка эта не тронула его глаз.
– Могла? Забавные вещи говоришь, учитывая, кем она была. Вся ее жизнь была полна греха.
– Ну, возможно, это так… однако как знать, кто больше заслуживает рая – эта несчастная женщина или какой-нибудь фанатик, считающий, что лишь он один избран Богом.
– Ну-ну, Камил Эффенди! А я и не знал, что ты неравнодушен к шлюхам. Но будь осторожнее. Мне-то все равно, но многие наверняка могут поколотить тебя, услышав такие речи.
Старик не двигался и молчал. Он печально смотрел на тело, как будто когда-то знал погибшую. Казалось, что она спокойна. Большинство тел, которые он видел за долгие годы, казались такими же, и он часто задумывался: а может, они испытывают облегчение, что больше не надо сражаться с миром и его недоразумениями?
– У нее есть родственники, доктор?
– Не-а. Ее родители живут в Ване. Им сообщили, но они отказались забрать тело. Обычное дело.
– А братья или сестры?
Патологоанатом посмотрел в свои записи:
– Кажется, у нее не было… а-а… вот, брат умер.
– А еще кто-нибудь?
– Надо понимать, у нее есть тетя, которая больна… так что она не поможет. И… э-э-э… еще тетя и дядя…
– Может быть, кто-то из них поможет?
– Увы. Оба сказали, что не хотят иметь с ней ничего общего.
Поглаживая усы, Камил Эффенди переступил с ноги на ногу.
– Ладно, я почти закончил, – сказал патологоанатом. – Можешь отвезти ее на кладбище, в обычное место.
– Доктор, я тут подумал… Во дворе стоит группа людей. Они ждут уже несколько часов. Они очень подавлены.
– Кто они?
– Ее друзья.
– Друзья? – повторил патологоанатом так, словно для него это новое слово.
Ему это было неинтересно. Друзья уличной девки могут быть лишь такими же уличными девками, людьми, которых он, возможно, однажды увидит на этом самом стальном столе.
Камил Эффенди тихо кашлянул.
– Мне бы очень хотелось отдать тело им.
На это его собеседник нахмурился, и в его глазах зажегся суровый огонек.
– Ты прекрасно знаешь, что мы не имеем права это делать. Мы можем передавать тела только ближайшим родственникам.
– Я знаю, но… – осекся Камил Эффенди. – Если нет родственников, почему бы друзьям самим не устроить похороны?
– Наше государство не позволяет этого – и не просто так. Мы никогда не сможем подтвердить, кто они. Психов в мире полно: психопатов, тех, кто ворует внутренние органы… Начнется светопреставление.
Врач посмотрел на лицо старика – он не был уверен, что тот понял последнее слово.
– Да, но в подобных случаях – кому какое дело?
– Послушай, не мы придумали эти правила. Мы просто должны им следовать. Не пытайся установить новые порядки в старой деревне. В этой больнице и без того немало проблем.
Старик понимающе шевельнул головой:
– Хорошо, я понимаю. Я позвоню на кладбище. Чтобы убедиться, что там есть место.
– Да, правильно, проверь. – Патологоанатом вынул из папки стопку бумаг, взял ручку и постучал ею по щеке. Затем проштамповал и подписал каждую страницу. – Скажи, что пришлешь тело вечером.
Впрочем, это было пустой формальностью. Оба знали, что на других городских кладбищах места могут быть заняты на годы вперед, зато на Кимсэсизлер-Мезарлыи, самом одиноком кладбище в Стамбуле, всегда найдется свободный участок.
Пятеро
Во дворе больницы на деревянной скамейке, прижавшись друг к другу, сидели пять фигур. На камни мостовой они отбрасывали длинные тени, контрастировавшие по формам и размерам. Они прибыли сюда сразу после полудня, один за другим, и ждали уже много часов. Сейчас солнце постепенно клонилось к закату, и его свет наискосок струился между каштанами. Раз в несколько минут кто-то из них вставал и устало тащился к зданию, чтобы поговорить с управляющим, врачом или медсестрой – с тем, кого удавалось поймать. Но толку от этого не было никакого. Как бы они ни настаивали, им не удавалось получить разрешение увидеть тело подруги, не говоря уже о том, чтобы захоронить его.
Но уйти они все равно отказывались. Они продолжали ждать – лица их усохли от горя, словно выдержанная древесина. Другие люди во дворе – посетители и работники – бросали озадаченные взгляды в их сторону и перешептывались друг с другом. Девочка-подросток, сидевшая возле мамы, наблюдала за каждым их движением, но в любопытстве сквозило презрение. Пожилая женщина в платке окинула их хмурым брезгливым взглядом, которым всегда одаривала всяких чудаков и посторонних. Друзья Лейлы были здесь чужими, впрочем вряд ли где-то их сочли бы своими.
Стоило лишь вечерней молитве огласить окрестности ближайшей мечети, какая-то женщина с аккуратной короткой стрижкой и до странности прямой походкой быстро вышла из здания и направилась прямо к ним. На ней была прикрывавшая колени юбка-карандаш цвета хаки и пиджак в тонкую полоску такого же цвета, на нем красовалась большая брошь в виде орхидеи. Она была директором отдела медицинского обслуживания пациентов.
– Вам нет смысла оставаться здесь, – сказала женщина, не глядя никому в глаза. – Ваша подруга… Врач осмотрел тело и написал официальное заключение. Вы можете запросить его копию, если хотите. Она будет готова примерно через неделю. Но сейчас вам необходимо уйти, прошу вас. Вы всем создаете неудобства.
– Не утруждайтесь напрасно. Мы никуда не уйдем, – сказала Ностальгия Налан; она продолжала сидеть, словно настаивая на своей правоте, тогда как остальные, завидев женщину, встали.
Глаза у Налан были тепло-карими, миндалевидными, но обычно смотревшие на нее люди замечали не это. Они видели длинные наманикюренные ногти, широкие плечи, кожаные брюки, силиконовые груди. Они видели бесстыдную транссексуалку, которая пялилась на них. Это же видела и служащая больницы.
– Прошу прощения? – раздраженно отозвалась она.
Налан бережно открыла свою сумочку, вынула сигарету из серебряного портсигара, но не стала прикуривать, несмотря на большое желание это сделать.
– Я говорю, что мы никуда не уйдем, пока не увидим свою Лейлу. Если понадобится, мы разобьем здесь лагерь.
Брови женщины поплыли вверх.
– Полагаю, вы меня недослышали, так что я попытаюсь выразиться яснее: ждать нет необходимости. Вы ничем не поможете своей подруге. Вы не родственники.
– Мы ей ближе, чем родственники, – дрожащим голосом возразил Саботаж Синан.
Налан с усилием сглотнула. В ее горле застрял комок, с которым она ничего не могла поделать. С тех пор как она узнала об убийстве Лейлы, Налан не проронила ни слезинки. Что-то мешало ее боли – ярость, делающая жестче каждый ее жест, каждое слово.
