– Наш лейтенант много врагов народа задержал. Не хулиганов каких-то, а настоящих. Он нам рассказывал, как допрашивать их надо. Постоит задержанный по стойке «смирно» сутки, и все – сдался. Особо упрямым можно «библиотеку» устроить. На голову стопку книг кладешь, а потом чем-нибудь тяжелым… Можно руки связать хитрым узлом, враг народа через полчаса выть будет от дикой боли. А особо несговорчивым можно «циклопа» сделать.
– Это как?
– Бьешь кулаком в висок, а костяшка среднего пальца выдвигается вот так. Бац – и глаз на ниточке повис…
– Ну и сволочь твой лейтенант, садюга отмороженный, – процедил сквозь зубы сержант.
– Ты чего это? Разве можно так про командира говорить? Это антисоветская агитация… – запротестовал Стопка.
– Да пошел ты на х…! – выкрикнул сержант. Раздался очень мне знакомый звук – это так бьют по лицу. – Вместе со своим марксизмом-ленинизмом!
– Ты что кричишь, забурел? – проснулся чернявый.
– Да вон, «пуха» учу. Попридержи его пока, как очухается, – сержант вышел из купе, держа за ствол пистолет-пулемет Шпагина. Он передал его мне:
– Держи, зема. Контора отдыхает пока. Вырубил я его, заколебал, сучара.
– Однозначно – нокаут. Занимался? – я принял автомат.
– А то! – подмигнул мне сержант. – Если бы не мент, досталось бы тебе на орехи.
– Замяли же. Ты чего опять?
– Дуй к своей. Прячьте быстрее.
Я двинулся к Шахерезаде.
– Постой! А с этим что делать?
– Милиции сдай!
– На хрен мне твоя милиция. Я его свяжу, а ты там дальше действуй. Ништяк?
– Ништяк, – Шахерезада уже взяла автомат из моих рук и исчезла с ним в купе. Подождав пару секунд, я зашел за ней. И стал поспешно закрывать за собой дверь, но она не закрывалась до конца. В самом низу ей мешал это сделать чей-то ботинок. Я выглянул из купе и изумился:
– Иван Григорьевич, какими судьбами!?
25.
Вы когда-нибудь открывали банку латвийских «шпротов»? Разумеется. Прекрасный вид прокопченных спинок «шпротин», плотно прилегающих друг к другу и залитых подсолнечным маслом, вызывает восхищение перед рыбоконсервной промышленностью Латвии. После того как вы ткнете вилкой пару-тройку раз в открытую банку, рыбки выглядят уже менее привлекательно. Они становятся похожими на сигаретные окурки. Именно такое зрелище представляла наша троица – я, Сашка и потомок Платова. Без подсолнечного масла, конечно. Мы все лежали на правом боку, я – у стены, Платов – посередине, Сашка – у балконных перил. Как мы так утрамбовались на восьмидесяти сантиметрах ширины балкона, уму непостижимо! Так, наверное, произошел электрический скат. Имел, как все рыбы, нормальный вид – плоский по вертикали – кормился на дне моря всякой всячиной. Но при появлении на свет китообразных жизнь стала меняться. Киты то и дело придавливали ко дну моря бедного ската, и тому, чтобы приспособиться к окружающей среде, пришлось видоизмениться – стать плоским по горизонтали. А электричество – это от нервов. Никаких нервов не хватит, когда пузатое млекопитающее норовит день изо дня превратить тебя в масленичный блин. На тебе, многотонный самодвижущийся фонтан, электрический разряд! Не все киту масленица!
Утром, увидев на своем балконе трех сплющившихся мужиков, дрыхнувших без задних ног, соседка Верка чуть не грохнулась в обморок. Она попыталась закричать что-то среднее между «Помогите!» и «Караул!», но горло ее издало только какой-то сдавленный звук:
– Ааииее!
Я хотел вскочить на ноги, но вырваться из брикета мужских тел с первой попытки не смог. Тем временем Верунчик разглядела в середине псевдоакробатической композиции что-то знакомое:
– Вовка, ты, что ли?
– Наверное, – ответил заведующий отделом информации. Над его лицом склонялись, как листья южноафриканских пальм, пальцы трех рук – моей, Сашкиной и его собственной. При подсчете у него что-то не сходилось.
– Давайте все вместе выдохнем, – предложил я, чтобы появилось какое-нибудь дополнительное пространство. Хотя бы сантиметр! И тут же пожалел о своем предложении, так как у потомка Платова выдох изо рта совместился с «выдохом» из другой части тела. Теперь я понял, почему изобрели противогаз. Как ужаленный, я выскочил из тисков дружеской троицы, ударившись при этом головой о подоконник, – подальше от очага газовой атаки.
– Ба, «Явление Христа народу»! – съязвила соседка Вера.
– Картина Репина – «Приплыли», – подал голос Сашка.
– «Казаки пишут письмо турецкому султану», – добавил Платов.
– Сальвадор Дали: «Утренний сон с тиграми и леопардами», – вставил и я свои знания живописи. Платов долго переваривал услышанное, потом изрек:
– Эрудит, тудыт твою, растудыт!
– Так, умники! – повысила голос Вера, – Что вы делаете в моей квартире?
– Мы еще не в твоей квартире, вот пустишь в дом, тогда и будем… в твоей квартире, – отпарировал Платов.
– Не пущу! – отрезала категорически соседка. – На кой ляд вы мне сдались? Грязные, вонючие и пьяные?
– Ты того, не обижай моих гостей. У Александра вчера свадьба была, если хочешь знать, а Олег, вообще… из Сибири, – надулся Владимир.
– У Александра свадьба? Поздравляю. А невеста-то где?
– Волной смыло! Гы-гы-гы, – как идиоты заржали мы.
Достаточно продержав нас на балконе, чтобы мы осознали всю гнусность и незаконность своего поступка, его глубину и ширину (ширину-то мы точно осознали!), Вера смилостивилась и разрешила… пройти транзитом через комнату в подъезд.
– Чтобы больше я тебя не видела! – сказала напоследок Вера Володе и громко захлопнула за собой дверь.
– Завтракать хотите? – обреченно спросил нас Платов. Он не хотел, чтобы мы хотели завтракать.
– Какой завтрак? Пивка бы… – отреагировал Сашка.
– А мне билет надо… – вдруг вспомнил я. – На поезд.
– Организуем! – повеселел Платов. – Пошли.
– Погоди, гитару у матери забери.
– Ладно, – опять поник Платов. – Я сейчас.
Минут десять его не было. Потом красный, как вареный рак, с гитарой под мышкой вывалился из своей квартиры потомок генерала Платова:
– Мама, ты не права!
Он подошел к нам и произнес:
– У, су… – и осекся.
– Чего? – с похмелья плохо соображалось.
– Узурпатор, говорю, маманя моя, – стушевался богохульник Володька.
Только к обеду мы добрались до вокзала, так как передвигались мелкими перебежками от пивной к пивной, от закусочной до рюмочной. Маршрут получился зигзагообразным. Зато настроение поднялось на небывалую творческую высоту. И к вокзалу мы подошли, весело распевая песни.
