Едва мы выбежали из опорного пункта, как услышали вопли эмгэбэшников:
– Помогите!
– Деру! – дал простую команду железнодорожник. И мы дали деру!
43.
-Cижу на нарах, как король на аменинах! – кто-то явно фальшивил, а потому меня разбудил. Я глянул с полки, и увидел сидящего у окна лысого субъекта, который держал мою гитару дном барабана кверху и стучал по нему, как по там-тамам.
– Оставь гитару в покое, раз играть не умеешь, – проворчал я.
– Что? Кум мучает, корефан? Отходняк? – спросил лысый, обнажая в улыбке медные (а может, золотые?) фиксы. – Ширнулся, чумовой? Антрацита перехавал?
– Перебрал малость, – подтвердил я, не понимая и половины из того, что мне он говорил, но чувствуя, что речь об этом.
– Тебе бы косячка забить, плана взорвать. Но я секу – нет на этом крокодиле кровососа.
– Кого нет? – удивился я.
– Я вижу, совсем ты дикий фраер. По фене не ботаешь? – усмехнулся лысый. – На поезде, говорю, банкира нет. Ну, торговца дурью.
– Мне бы водочки, – простонал я.
– Башли чо ли есть?
– Башлачева?
– Нету? Я так и знал, – гоготнул лысый. – Сильно ты закумарился, кайфанул от души! Какой-нибудь марухе лохматый сейф вскрывал? Пистон вставлял? Или она краснучкой запечатанной оказалась? А ты калошу не надел? Смотри, премию не поймай: генерала, чайник или сиф! Мухой к пенисману поканаешь! Слезай уже, держи мазу. Кентоваться будем.
Я нехотя спустился на нижнюю полку.
– Ну, у тебя и вывеска! Ботву причеши. Мордомаза с мордоглядом, звиняйте, нету! – продолжал потешаться лысый незнакомец. – Какой масти будешь? Чиграш, скрипач, боксер, босяк или шлепер?
– Боксер, – меланхолично ответил я.
– Я так и подумал, что баклан, – сверкнул фиксами лысый. – Давно на большой зоне? На заборе расписался или по полной – до «звонка»?
– Слушай, – сказал я, поморщившись. – Хочешь побазарить – достань водки.
– Может, у тебя рыжье есть? Или шмотки ненужные?
– Шмотки? – я вспомнил про пиджак Толсторюпина, который ему подарил Платов. Теперь он служил мне подушкой, а бывшие хозяева про него наверняка забыли. – Вот – пиджак загони.
– Паленый?
– Подарили.
– Гоп-стоп, значит, – лысый внимательно осмотрел пиджак, проверил карманы. – В нутряках – голяк. Лавсан этот на полпузыря тянет. Ни один барыга больше не даст. Да и барыги на змее нет.
– На змее?
– Да на поезде! – ответил лысый. – Дикий фраер, а говоришь, у дяди на поруках был. Ты когда по бродвею гулял, катрана не заметил? Огонек? Ну, где святцы читают? Стирами бьются? В картишки?
– А, – наконец понял я, – через вагон мужики в «дурака» режутся.
– Дело верное, – обрадовался лысый. – Мужиков на конверт возьмем. Знаешь, с кем ты закорешился? С дергачем-стирогоном! Погоняло – Лысак. А твоя кликуха?
Я пожал протянутую мне руку и внимательно присмотрелся к лысому. Кого-то он мне сильно напоминал. Древнего римлянина, если бы молчал.
– Поручик, – ответил я. – А тебе бы больше подошла кликуха – Цицерон.
– Ну, ты гамму не гони, баклан, – обиделся Лысак. – Я же тебя чушпаном не обзываю. А за базар и ответить можно.
– Да ты что? – искренне удивился я. – Цицерон античный мыслитель, уважаемый человек!
– Пахан, значит? Тогда – ништяк, – Лысак перекинул через руку пиджак и встал. – Пошли?
– Тоска, – замотал я головой.
– Вижу, – усмехнулся Лысак. – Долбата. Поканал я на огонек. Есть что на кон поставить.
Лысый ушел, а я забрался опять на полку и задремал. Вскоре меня ткнули в бок чем-то твердым и холодным. Я повернулся и увидел Лысака с бутылкой водки в руке. Золотые фиксы весело блестели.
– У меня закусон есть! – радостно сообщил я, бодро спрыгнул с полки и достал сумку с продуктами. В ней было еще чем поживиться! Мы разлили водку по стаканам и чокнулись. Лысак был словоохотлив, видимо, профессия картежника обязывала. Он показал мне наколку – «купола». На церкви были вытатуированы четыре купола.
– Четыре ходки, – пояснил Лысак. Он показал и другую татуировку – руки, закованные в наручники, держали розу. – 18 лет исполнилось в ВТК. Я с «малолетки» по фортам. И сейчас неделю как академию закончил. На гастроли еду. Я могу, конечно, пижонов развести, но не буду светиться до поры. Хочу шмеля добыть.
– С «малолетки»? Ты что – детдомовский?
– Нет. Папаша у меня имеется, – горько усмехнулся Лысак. – Коммуняка, идейный. Мальцом слямзил я у одного лоха фонарик. Домой принес. Батя шмон навел, фонарик нашел и по морде мне фонариком звезданул. Мазу держал, воспитатель хренов! Я тогда еще больше сблатовался. С кодлой стопарил пассажиров, махался со шпаной. Папаша мочалил меня, мочалил – ноль на выходе. Тогда он раз нагрянул на флет-хату, схватил меня за руку и прямиком к куму повел. С тех пор – четыре ходки. Не жалею – порядочные люди попались, уму-разуму научили… Пойдем, взорвем! – вдруг оборвал разговор Лысак.
Я понял, что меня зовут покурить. Взял пачку сигарет и пошел с лысым зэком в тамбур.
– А кто твой отец по профессии? – спросил я.
– Железнодорожник, – ловко пуская колечки дыма, ответил Лысак. – Иван Григорьевич Бойко.
44.
Мы возвращались почти бегом, а потому больше молчали. Сзади раздались крики, потом несколько выстрелов из пистолета. Иван Григорьевич развернулся и, не останавливаясь, дал очередь из автомата почти в небо. Погоня затихла.
– Поднажмите, друзья-товарищи, – подбодрил нас обходчик путей.
У своего домика он разрешил нам передохнуть, собрал автоматы. Пистолеты старшины и лейтенанта ему Шуберт не отдал: «Трофеи!» Бойко занес оружие внутрь, спрятал его в подпол, закрыл люк половиком.
– Найдут, хрен с ним! А светиться с оружием нельзя, – пояснил Иван Григорьевич. – Сейчас минут через пять наш поезд будет, далеко от портала не отходить.
– Федор, – спросил я Толсторюпина, – били тебя?
– Били, – тяжело дыша, ответил Федор. – Старшина больше всех старался. Это он мне фонарь поставил. Они, когда меня скрутили, первым делом паспорт потребовали. Тут лейтенант какую-то хрень стал говорить. Что документ у меня поддельный, что я не могу быть 1962 года рождения, потому что сейчас 1953-й! Вольтанутый совсем! Потом в опорный пункт привели, бумаги какие-то достали, вообще стали такое дело шить, что я решил – точно в дурдом попал!
