Я помолчал немного. Гитару, конечно, жалко, но и водки хотелось сильно. Гитара – не дефицит, купить можно. А водки и впрямь сейчас так просто не достать.
– Оставь, – решил я. – Как старатели проснутся, попробуй гитару отыграй. Скучно без гитары.
– Замяли? – повеселел Лысак и хлопнул ладонью по моей ладони. – Не ссы, боксер, отыграю! Заметано!
Я понял, что с моим попутчиком надо держать ухо востро, как бы он ни втирался в доверие, было ясно – он грамотно меня разводит. С другой стороны – водка есть? Есть! Да пошло оно все прахом! Наливай!
Мы к утру опять все приговорили, но спать так и не ложились. Лысак рассказывал о зоне, понятиях, которые нарушать западло. О беспределе и вертухаях. О медвежатниках и марвихерах. О буграх, шестерках и «петухах». О суках и козлах. О светофорах и куме… Половину из того, что он рассказывал, я не понимал. Особенно когда Лысак сильно по фене ботал. От водки и рассказов Лысака в голове царил сумбур. Он часто повторял, что мечтает «добыть шмеля». Видимо, это была фартовая добыча, которая бы обеспечила Лысаку безбедную жизнь до самой пенсии. Хотя какая пенсия у картежника и вора? «И ждет меня не пенсия, а срок!» Шмель мне представился большим и жирным, его желтые полосы на черном лохматом теле отливали червонным золотом, как фиксы Лысака. Шмель лениво и низко летел над землей, прозрачные крылья его медленно двигались вверх и вниз, а Лысак, размахивая коричнево-бурым толсторюпинским «спинжаком», бежал следом, периодически прихлопывая шмеля. При этом зэк выкрикивал: «Зяблик чуханистый, верблюд брусковый, мышь чердачная, ишак с дипломом, фраер дикий, шкварка заширенная! Стой, редиска! Я тебя на бригаду кину, машку из тебя сделаю! Мошка с бекасами, дятел вольтанутый! Я тебе луну в очко вставлю, торшером будешь! Замочу, падла! Век воли не видать!» Шмель, как и я, ни черта не понимал, почему его называют верблюдом и дятлом одновременно. Он гудел от натуги и не давался Лысаку. «Шнифты выколю, шнобель сверну!» – не унимался Лысак, выбивая пыль из шмеля. «Хрю!» – сказал ему шмель.
– Что «хрю»? – остановил фонтан красноречия Лысак.
– Ничего, музыкой навеяло! – ответил я, отгоняя наваждение. Порядочным людям зеленые чертики мерещатся, а мне – шмели величиной с ишака!
– Метнусь к старателям, может, проснулись, – сказал Лысак, потирая покрасневшие глаза. – Идти только не с чем. Может, рубашку твою толкнем?
– Лысый, хочешь в глаз? – вместо ответа спросил я, показывая сжатый кулак. – Терпение мое сейчас лопнет! Понял?
– Ты меня на «понял» не бери, понял? Борзой что ли? – зло сверкнул глазами Лысак. Договорить он не успел, так как получил удар в челюсть. – Ай, хлюст рукопашный! Точно, боксер! Понял я, понял! Ухожу!
Лысак примирительно поднял руки кверху. Глаза его не говорили о примирении.
– Пошел ты! – крикнул я ему в след.
46.
«…я понял одну нехитрую истину. Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками. Когда для человека главное – получать дражайший пятак, легко дать этот пятак, но когда душа таит зерно пламенного растения – чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии.
Новая душа будет у него и новая у тебя. Когда начальник тюрьмы сам выпустит заключенного, когда миллиардер подарит писцу виллу, опереточную певицу и сейф, а жокей хоть раз попридержит лошадь ради другого коня, которому не везет, тогда все поймут, как это приятно, как невыразимо чудесно. Но есть не меньшие чудеса: улыбка, веселье, прощение и… вовремя сказанное нужное слово. Владеть этим – значит, владеть всем. Что до меня, то наше начало – мое и Ассоль – останется нам навсегда в алом отблеске парусов, созданных глубиной сердца, знающего, что такое любовь. Поняли вы меня?
– Да, капитан, – Пантен крякнул, вытерев усы аккуратно сложенным чистым платочком. – Я все понял. Вы меня тронули. Пойду я вниз и попрошу прощения у Никса, которого вчера ругал за потопленное ведро. И дам ему табаку – свой он проиграл в карты».
Я закрыл книгу с тиснением на обложке – «Александр Грин». Федя Толсторюпин сидел рядом и слушал, открыв рот.
– Здорово, – наконец сказал он. – Дай почитать!
– В библиотеке возьмешь! – осадил я его читательский пыл. – Мне Григорьевич в дорогу дал, должен же я как-то время коротать.
– Конечно! – рассмеялась Шахерезада. Мы сидели втроем в ее купе и ждали Ивана Григорьевича. Шуберт ушел к своим дембелям и что-то им плел про свое долгое отсутствие. Путевой обходчик появился внезапно и позвал Федю:
– Давай, друг-товарищ, пора тебе возвращаться!
Федя поднялся, неловко меня обнял и пожал руку. Мне показалось, что у него по щеке покатилась слеза.
– Пишите письма мелким почерком, – сказал я. – Деньги будут – высылай!
– Куда? – на полном серьезе сказал Винни-Пух, моргая голубыми глазами.
– Большая лужа, до востре… – засмеялся я. – Шуток не понимаешь, потомок графа Толстого?
– Сам ты – потомок, – надулся Федор.
– Все, заканчивайте! – занервничал Иван Григорьевич. – Что вы, как кисейные барышни расстаетесь? Еще книксен сделайте! – он вытолкал Толсторюпина в дверь. Федя печально посмотрел напоследок, желая, видимо, сказать что-то, как пират, которого ведут «пройтись по доске» за борт!
– Не катайся больше в поездах «зайцем»! – крикнул я в спину Винни-Пуха.
Как только Бойко и Толсторюпин ушли, Шахерезада прижалась ко мне всем телом и проворковала:
– Я соскучилась по тебе, шалун. Иди ко мне!
Я был не против «идти к ней», хотя десятикилометровая пробежка давала о себе знать. Ненасытная женщина – Шахерезада! Без комплексов и морализма. Делает то, что хочет. Вернее, хочет и делает! Она уложила меня на лопатки. Но раздеться мы не успели, приятное действо прервал настойчивый стук в дверь.
– Олег, выйди! Поговорить надо! – это вернулся Иван Григорьевич. Что-то он очень быстро вернулся!
Железнодорожник пригласил меня присесть на откидные сиденья в коридоре вагона. В руках он держал свою заветную зеленую ученическую тетрадку с цифрами, датами, формулами и схемами.
– Должен тебе сказать, что ты находишься в пути уже три недели! – начал он разговор.
– Как?! – изумился я. – Ты же говорил, что…
– Да, говорил, но мы отвлеклись на некоторое время, – он пошевелил губами, как бы произнося: «три пишем, два на ум пошло». – И это дает в реальном мире такой результат. Мы можем сократить время поездки, но для этого надо пару часов побегать по входам-выходам. И второе – все то, что с тобой было в течение этих трех недель, а здесь – нескольких суток, ты будешь воспринимать даже не как воспоминания, а как сновидения. Есть такой эффект.
– Вот как! – озадачился я. – Неужели все придется вычеркнуть?..
