Отец Джасмин — инженер, и, как большинство жителей Ланкастера, он приехал сюда после Второй мировой, вместе с бабушкой, Джасмин и двумя ее братьями. Раньше все они жили в Маунт-Шасте в северной Калифорнии.
Мне хотелось бы любить дедушку немного больше, но у меня это плохо получается. То есть к чему я веду: он ведь мог бы и сам помочь мне, если бы захотел, а он… Лучше я промолчу. Но кое-что я все-таки скажу: с тех пор, как он несколько лет назад вышел на пенсию, единственное, что его волнует, — и чем дальше, тем откровеннее, — это неусыпный контроль за размещением своего капитала; он алчно радуется удачным инвестициям и демонстративно не желает делиться плодами своих побед с родственниками, как будто, вынуждая нас прозябать в дремучем экономическом средневековье, он делает нечто, чем может с полным основанием гордиться. И мне все время чудится в образе жизни дедушки и бабушки какой-то смутный, но неотвязный привкус бессмысленного расточительства — вроде включенных на день уличных фонарей: словно они всё покупают себе в трех экземплярах. Но я так думаю, дедушка просто стареет, и вот итог прожитых лет — груда дорогостоящих товаров так называемого «длительного пользования» — больше-то предъявить, в сущности, нечего. Как говорит мой друг Гармоник: «Он у тебя человек-футляр: функции при нем, а души нет». Возможно, эта теория как-то объясняет атмосферу натужной веселости, которая всегда возникает в присутствии бабушки и дедушки: все равно как на дружеской вечеринке в доме, где недавно скончалась хозяйка.
Последний — и единственный раз — бабушка и дедушка уделяли нам более или менее продолжительное время пять лет назад, когда приехали пожить в нашем доме. Они только что вернулись из Бразилии, и тут обнаружилось, что дверь их огромной, с комнату, морозильной камеры-кладовой оставалась открытой все время, пока они путешествовали, — без малого три месяца, в течение которых всякая замороженная готовая еда и несколько неразрубленных туш спокойно гнили, отчего над их домом в Луковой балке поднялся почти различимый на глаз поток тошнотворных испарений, стоило им настежь открыть ряд мансардных окон для проветривания.
Через четыре недели ремонтных работ и обработки разными дезинфекторами и запахопоглотителями с коричной отдушкой дом вновь стал пригодным для жилья. (Дейзи советовала бабушке с дедушкой упростить задачу — взять специальный освежитель воздуха, из тех, которые попросту отшибают у вас всякое обоняние, так что вы становитесь невосприимчивы к запахам — каким угодно. «Тогда уж проще запустить туда Дэна», — уточнил я, после чего Джасмин тут же сгребла меня в охапку и на весь уик-энд отправила заниматься в воспитательном семинаре «Сын в семье».)
Эту историю я вспомнил только для того, чтобы стало ясно: в моих отношениях с дедушкой не было места вынужденной территориальной близости, как это происходит у тех, кто ютится в лачугах или пещерах. Мы так давно живем на расстоянии друг от друга, что, попытайся я вдруг пойти на эмоциональное или еще какое сближение, дедушка, скорее всего, осадил бы меня: «Да брось ты дергаться, Тайлер! Расслабься!» Правда, дедушка так не выражается, его поколение даже думать таким образом не умеет. Но испытал бы он именно эти чувства.
А бабушка во всем слушается дедушку. Если вам случается просматривать газетные некрологи и там вы натыкаетесь на такие женские имена, как Эдна, Мэвис и Этель, — знайте: это ее поколение. Кажется, им всем лет по двести. Их не приучили думать самостоятельно, это вам не Анна-Луиза. Однажды под воздействием неведомо каким чудом посетившего ее прозрения моя бабушка (Дорис) сказала мне доверительно, что ей самой страшно, как легко она подпадает под влияние всего нового, с чем она в последнее время сталкивается, взять хоть телешоу, журналы, разговоры… «Новые вещи как будто без следа стирают вещи старые, как бывает, когда едешь по шоссе и все время мелькает что-то новое, новое, новое… Зажги-ка мне сигаретку, малыш. Когда я буду на небесах, от этой привычки я уж, во всяком случае, избавлюсь». Пых-пых.
Дедушка принимает аспирин от сердца — две таблетки в день, и у него всегда ведерный запас под рукой. Всякий раз, когда я его навещаю, он вгоняет меня в стресс и у меня начинает раскалываться голова, и потому я тоже прикладываюсь к его аспириновым залежам. Марк подметил, что таблетки, которые дед пьет от сердца, я глотаю от головы — «может, потому вы друг друга и не любите»
Как бы там ни было, я все равно считаю, что дедушка — просто мелочный старик и до нас, его собственных внучат, ему нет дела. Нет, правда, разве у живых организмов не предусмотрен какой-нибудь встроенный механизм, побуждающий к стремлению оградить своих чад от собственной пакости — ну, вроде того, что кролики не гадят в норе? Неужели у нас, людей, не вырабатывается каких-нибудь энзимов, которые толкали бы людей постарше приходить на помощь людям помладше?
— Дети, дети! Сюда, сюда! — нараспев кричит бабушка, размахивая кольцом на пальце, которое даже от входной двери ресторана блестит о том, что оно приобретено через телемагазин (звоните бесплатно по телефону 1-900). Подойдя ближе, мы видим их уже во всей красе: бабушка в рыжем парике дымит своими ментоловыми сигаретами с пониженным содержанием никотина, дедушка с нашлепкой искусственных волос барабанит китайскими палочками по чашке безкофеинового кофе, сам толстый, как кубышка, чтобы закинуть правую ногу на левую, ему приходится рукой поддергивать ее кверху за отворот клетчатой брючины. Убаюкивающие, неотличимые одна от другой мелодии льются на нас из автомобильных стереодинамиков, пришпиленных к потолочным панелям с помощью пистолета-степлера.
— Ну, здравствуйте, крошки мои! Дайте я вас расцелую, — воркует бабушка, и мы послушно выстраиваемся в очередь за ритуальным поцелуем в воздух, и сами целуем небо над одним, потом другим бабушкиным ухом, производя губами смачное ммма!
— Дейзи, что у тебя с волосами? — недоумевает бабушка, уклоняясь от соприкосновения с Дейзиными блондинистыми дредлоками.
— Надеюсь, она ни в какую секту не вступила, Джас? — призывает мать к ответу дедушка, тут же поворачиваясь к Дейзи и повторяя уже ей: — Ты ни в какую секту не вступила, юная леди? — (Паузы для ответа не предусмотрено.) — Прошу всех членов семьи занять свои места. Садитесь, садитесь. Сейчас устроим пир горой.
Мы рассаживаемся вокруг круглого стола, и я оставляю свободное место для Анны-Луизы, которая должна вскоре появиться вместе с Мюрреем.
— Сперва подкрепимся, идет? — предлагает дедушка. — Я умираю с голода. Мы с вашей бабушкой обожаем китайскую кухню. Думаем в этом году махнуть в Китай.
— Я слыхала, там все очень дешево, — подхватывает бабушка.
— А билеты туда и обратно у нас бесплатные — мы уже столько налетали, что скидка как раз покроет стоимость, — поясняет дедушка.
— И в самолетах сейчас так чудесно кормят — вся еда с пониженным содержанием соли и холестерина.
В голове у меня возникает известная новогодняя картинка: бородатый старик с факелом — символ уходящего года, только в моей картинке старый год ни за что не хочет передать факел году-младенцу.
Дейзи заводит разговор о пытках и политзаключенных в Китае, и бабушка кивает: да, да, и снова переключается на дешевые товары в Гонконге.
