Взглянув на свое отражение в зеркале, я киваю. Почему бы и нет? Из меня получится отличная официантка, к тому же и опыт имеется — на каникулах я часто помогала Андреа, пока она не закрыла кафе.
— Скажи, что ты вместо Ясмины! — напутствует демонесса.
Первый час все идет гладко. Я лавирую с подносами, расставляю блюда, принимаю заказы, а мысли уносят в завтрашний день — мне не терпится примерить новое платье и появиться в нем на занятиях.
— Эй, серокрылая, — долетает из-за столика в углу, и фантазии отступают на второй план.
Нацепив доброжелательную улыбку, я подхожу к посетителям и замечаю, что все шестеро — конечно же, демоны — успели изрядно накачаться жидким маревом.
— Ты сегодня за Ясмину? — со скабрезным оскалом интересуется один из них.
— Да какая разница, Ксавиан, — второй с размаха пристраивает массивную пятерню мне на ягодицы. — Есть рот, и есть задница, значит, сгодится.
Неужели они всерьез принимают меня за… шлюху? Испуганно попятившись, я прикрываюсь подносом:
— Я… этим не занимаюсь!
— За первый раз мы можем доплатить, — хитро прищуривается облапавший меня демон.
— Я не такая!
— А по виду и не скажешь, — хмыкает Ксавиан, покосившись на короткую юбку.
Проклиная Айри с ее вечным стремлением наряжать меня в одежду для стриптизерш, я продолжаю отступать.
— Ну же, не упрямься, и получишь пять златников, — подавшись вперед, Ксавиан стискивает мое запястье.
— Да хоть двадцать! — вырываюсь я.
И едва сдерживаюсь, чтобы не огреть его подносом. Я еще не успела вникнуть в местный «курс» и виды монет, но изучать их подобным образом точно не собираюсь.
— Двадцать — за всю ночь, — Ксавиан поднимается из-за стола, а я испуганно кидаюсь в сторону двери.
Хозяйка возмущенно кричит мне вслед, а я думаю лишь о том, как унести ноги. К черту деньги! К черту покупки! Уж лучше до конца учебы я буду ходить в рясе.
Свист демонов заставляет ускорить шаг, и я на бегу впечатываюсь в чью-то широкую грудь.
— Приношу извине… — остаток фразы тонет в стоне досады — передо мной возвышается Люцифер.
Кривится, наклоняет голову, красноречиво рассматривает наряд, и, наконец, выдает с пренебрежением:
— Поддерживаешь репутацию матери и помогаешь страждущим? И сколько пожаров в чреслах уже удалось затушить?
Люцифер не двигается с места. Замерев, он напряженно вслушивается в монотонный стук капель, а я боюсь дышать.
Господи, молю, пусть он уйдет.
Слезы разочарования смешиваются с дождем. И зачем я только согласилась? Сама виновата — продалась как Иуда. И вся разница, что он сделал это за тридцать сребреников, а я за жалкий кусок ткани.
Наконец, темный силуэт исчезает. Я осторожно высовываюсь из-за кадки и, крадучись, подбираюсь к углу. Поблизости никого нет, можно перевести дыхание.
Хвала Создателю. Обошлось.
Я уже собираюсь перебежать улицу, когда сбоку, словно ниоткуда появляется тень.
— Не так резво, Райли, — Люцифер за крыло разворачивает меня к себе.
На перекошенное лицо стыдно поднять глаза — с распахнутыми крыльями он нависает сверху и всем своим видом демонстрирует неприязнь. И ведь не поленился дождаться, чтобы в очередной раз продемонстрировать, как сильно я его раздражаю.
— Не трогай меня! — я с опаской делаю шаг в сторону.
— Почему? — Люцифер не дает себя обойти. — Ты ведь собиралась обслужить шестерых. Может, я хочу перекупить?
— Ничего я не собиралась!
— И цену назвала просто так? — продолжает глумиться он. — Кстати, дороговато для шлюхи.
— Тебе не перепадет даже за двадцать! — в сердцах выкрикиваю я.
И, оттолкнув Люцифера, кидаюсь к спасительной двери в магазин.
Опасное пари
— И было то дитя — зачатое в кровосмешении — слабым телом, а дух его нес в себе погибель, — Данталион смотрит не на строки в свитке, а обводит пристальным взглядом темный уголок, где мы расселись вдоль стеллажей. — И тогда Господь карающей рукой уничтожил зарождающееся зло.
В полумраке библиотеки ада царит необъяснимое спокойствие. Нет ни чарующего пения ангельского хора, ни умиротворяющих солнечных лучей, но даже мрачные фрески на стенах не вселяют страха. Под потолком висит всего один светильник, в котором зажжено с десяток свечей, и их потрескивание навевает мысли об уюте — вопреки ожиданиям занятие в аду оказывается в разы безмятежнее, чем в небесной академии.
— То есть демоническая сущность Дамаила была сильнее ангельской? — уточняю я.
Данталион хмурится — его явно раздражают подобные высказывания.
— Тьмы не существует без света, — поясняет он, понимая, что иначе я не отстану. — Дух младенца был един. Но плоть оказалась слишком слаба, потому что он нес в себе два начала.
Я собираюсь задать закономерный вопрос, почему же Господь не дождался его естественной кончины, но недовольное выражение лица Данталиона намекает, что лучше этого не делать.
— Поверить не могу, что история Дамаила и ему подобных такая скучная, — возмущенно шепчет Лэм. — Айри тысячу раз говорила, что ребенок ангела и демона опасен тем, что может убить своих родителей, а на самом деле двукровный вряд ли бы выжил сам. К чему тогда запрет Близости?
Я пожимаю плечами и облокачиваюсь на ближайший стеллаж. Стена возле прохода, у которого я стою, испещрена полустертыми письменами. Сначала я разбираю лишь часть слов — что-то о могуществе ада и каре за грехи — и незаметно для себя принимаюсь за дальнейшую расшифровку. Старинный текст тянется в глубину одного из многочисленных коридоров библиотеки, но меня не пугает возможность заблудиться.
Крадучись, я пробираюсь вдоль тисненых строк, выхватывая взглядом знакомые сочетания: «не укради», «не возжелай», «не убий». Заповеди заканчиваются в тупике с фреской, на которой людские души корчатся в языках пламени. В голове почему-то мелькает злорадная мысль, что я желаю такой же участи своему убийце. Наверное, мне пока еще рано выбирать сторону рая, раз вместо прощения я думаю о мести. Жаль, только не помню, кому именно желать зла.
Сны про аварию по-прежнему яркие и болезненные, но я не вижу в них того, кто стал причиной моей смерти. И это странно! Я не могла не рассмотреть водителя подрезавшего нас фургона — он пронесся слишком близко. Я слышала гул двигателя и испуганный возглас Тимми; помнила, как выкрутила руль, чтобы избежать столкновения, как прочувствовала удар, от которого мы перевернулись, но дальше в сознании зияли пробелы.
