— Иви, что ты делаешь?
Нет времени жалеть себя. Нужно коснуться татуировки. Любой ценой.
— Только от нас зависит, что пересилит — боль или цель, — я слово в слово повторяю фразу Люцифера.
На тренировке я сочла ее пафосной, а ведь он оказался прав.
Глаза Теониса расширяются, когда я перекатываюсь на живот и со стоном выворачиваю руки до хруста суставов. Перетащить их через голову помешают крылья, остается задействовать ноги.
Кровь все еще сочится из порезов — я чувствую, как она стекает по коже. Стиснув зубы, я продолжаю извиваться, благо подскочивший адреналин заглушает саднящую боль. До этого момента я не считала себя толстой, но как же сложно протиснуть ягодицы над связанными запястьями! Пожалуй, я зря обижалась на Люцифера за шуточки над моей задницей.
Ну же! Еще раз!
Я сбилась со счета, на какой рывок руки, наконец, проскальзывают к коленям. Завалившись на бок, я протаскиваю ноги в образовавшееся пространство и, тяжело дыша, прислоняюсь к стене.
В пыли и потеках крови некогда белая рубашка похожа на старый мешок, который долго отмачивали в грязи, но меня мало заботит, как я выгляжу со стороны.
Сейчас должно получиться. Должно!
Отогнув ворот, я прижимаю руки к всевидящему оку. От прикосновения узор под ключицей едва теплеет, а может, мозг придумывает это в качестве защитной реакции на поражение. Нет ни свечения узора, ни осознания, что усилия были не напрасны.
— Ты мне нужен, — умоляю я со слезами на глазах.
Но Люцифер не отвечает на мой зов. Это конец.
Рыдая во весь голос, я приваливаюсь к плечу Теониса. Я не научилась пользоваться татуировкой и могу повторить имя Люцифера хоть тысячу раз — это не сработает.
— Он услышал, — Теонис гладит меня по голове, но я уже похоронила надежду.
— Я ничего не почувствовала.
— Главное, чтобы он почувствовал.
Подняв глаза к облакам, Теонис тоже замечает легион:
— Ангелы освободят замок. И помогут нам.
Меня же больше заботят силки на его крыльях. Снова и снова я цепляю золотую нить, но каждый раз она срывается и затягивается на перьях. Я изрезала подушечки пальцев, пытаясь ее удержать.
— Иви, это небесное злато, — пораженный моим упрямством, Теонис качает головой. — Его намаливали в храмах, придавая особую силу. Такое не снять голыми руками.
Синяки и кровоподтеки почти исчезли с бледного лица, а вот рана на затылке заживает слишком медленно. Проверив ее, я постукиваю ободранными ногтями по подбородку и в задумчивости блуждаю взглядом по затопленному полу:
— А что, если намочить крылья? Это поможет стянуть силки?
— И как ты принесешь сюда воду?
— Мы можем прыгнуть вниз. Попробовать удержаться на поверхности и…
— Только когда закончится регенерация, — вздыхает Теонис. — Прости. Сейчас не хватит сил. Я бы и рад затормозить процесс, но…
— Нет, нет! Тебе надо восстановиться, — я устало придвигаюсь к перилам балкона и смотрю вслед улетевшему легиону. — Думаешь, они нас найдут?
— Напрасно надеетесь, — от обвалившейся стены ковыляет Ксавиан. — Скоро им будет не до вас, — он тоже успел увидеть легион, и не скрывает самодовольного оскала. — Прошлое повторится, и силы тьмы восстанут из небытия.
— Ты тоже слышал пророчество? — ахаю я.
— Пророчество? — непонимающе хмурится Теонис.
— В «Чертоге» есть зеркало, — сбивчиво объясняю я. — Оно предупреждало, но никто не воспринимал всерьез. Дословно звучало так: «Прошлое повторится. Силы тьмы восстанут из небытия и поглотят все сущее. Реки крови затопят плодородные земли. Огонь иссушит источники. Голод и мор удушат смертных. Силы света призовут на помощь карающую длань, но священная смерть больше не будет спасением».
Пока я цитирую Нингаль, Ксавиан не сводит с меня пристального взгляда. В нем нет угрозы, скорее любопытство.
— Что означает пророчество? — я умоляюще смотрю на него, но он молчит.
Не хочет говорить? Или не знает?
Вместо Ксавиана тишину нарушает Теонис:
— Я слышал, что в смутные времена, когда ангелы воевали с демонами, на земле тоже начались войны. Люди сражались долго, проливая реки крови, уничтожая плодородные земли и сжигая города.
— Хочешь сказать, мы настолько связаны? — ужасаюсь я.
— Смертные созданы по нашему образу и подобию, поэтому чувствуют гнев и ярость высших.
В замешательстве я кусаю губы. Если Теонис прав, как только легион начнет отбивать замок, это неизбежно отразится на тех, кого мы должны оберегать.
— А что за священная смерть? — продолжаю допытываться я.
Если есть хоть малейший шанс остановить сражение, нужно им воспользоваться.
— Бойня остановилась, когда кто-то из высших добровольно принес себя в жертву.
— Как? И где?
Теонис пожимает плечами, насколько это позволяет врезающиеся в кожу нити.
Господи, как же выяснить правду? Мысли бьются в истерике, не желая выстраиваться даже в подобие логической цепочки.
Жертвоприношение.
Чья-то смерть во спасение остальных. Такое было и на земле. Специальный ритуал, для которого сооружали возвышения — жертвенники. Позже их заменили алтари[1].
По образу и подобию.
Алтари в храмах. Они есть и на земле, и небесах. Как же найти тот, где все произошло много лет назад? Я и знаю всего один…
От внезапной догадки меня прошибает холодный пот. Затопленный алтарь прямо под нами. Проклятый. То есть утративший свою святость. Это не может быть просто совпадением.
Нельзя принести жертву, потому что без прежней силы храма она бессмысленна.
— Теонис, — шепчу я, дождавшись, когда Ксавиан отвернется. — Алтарь здесь, в сеноте! Он проклят. Вот почему, смерть больше не спасение. И если начнется война, ее ничто не остановит — ни на небесах, ни на земле.
— Вы этого не увидите, — из тени колонн выступает Луциана.
Она уже здесь… но почему? Испугалась легиона? Или не ждала его так быстро? И что будет с замком? Заключенные остались возле него, бесконтрольные и злые. Надеюсь, Данталион и Юстиана сумеют защитить учеников.
— Госпожа, — кланяется Ксавиан.
— У нас мало времени, — морщится Луциана. — Наверняка в аду уже узнали.
Продолжая лебезить, Ксавиан убеждает в обратном:
— Морок силен, а гарпии будут немы.
Гарпии? Неужели она в сговоре со стражами седьмого круга?
