– Помотри на это так, – предложил Лайнус, прежде чем встать и приступить к работе над сломанным крылом: – ты вынужден пользоваться теми крупицами неведомого, что тебе достаются: инопланетяне, заговорщики, ангелы, всемирное тайное правительство. И из всей этой фигни тебе предлагается соорудить более или менее внятную картинку загробной жизни. Или будущего. В любом случае – маловато будет. И все эти убогие фильмы, в создании которых мы с тобой принимаем участие, все эти сто лет назад пропавшие летчики, прилетающие на современные аэродромы, странные дети, пишущие письма в двоичном коде, старательно перехватываемые правоохранительными органами, людоеды там всякие, полтергейсты, похищение студентов, воскрешение сгоревших чуть не дотла людей, лесорубы, которым померещилось, что они видели Господа Бога, зеленая кровь, бесплотные души, вновь обретающие плоть, – так вот, все это…
Раздался «бип» Лайнусова пейджера.
– Пока. Пойду я, пора уже.
Я остался сидеть на солнышке. Из буфетного фургона доносился звон и лязг – шла уборка. Солнце светило и припекало, не жалея сил. Я вдруг почувствовал себя словно внутри колонны света, исходящего из зависшей в небе летающей тарелки. Этот свет – он словно готов был подхватить меня и унести вверх, в небо и на небеса, чтобы там я обрел ответы на свои вопросы.
13. Откажись от всех идей
Когда мне сказали, что Гамильтон и Пэм сидят на героине, я решил, что это просто розыгрыш. Этот наркотик стал у нас в последнее время притчей во языцех. Ванкуверский порт превратился в своего рода салат-бар дешевых азиатских наркотиков. Наша парочка сняла себе домишко пятидесятых годов постройки в самом конце Муайен-драйв – чуть не окно в окно с родителями Карен и Лайнусом с Венди. Во время вечеринки по случаю окончания съемок очередного фильма я зашел к ним в ванную и увидел прямо в мусорном ведре пару шприцев, ватные тампоны, ну и все остальное. А на полочке даже остался лежать резиновый жгут. И это не было розыгрышем. Они просто настолько обленились или так удачно «вмазались», что даже не посчитали нужным замести следы. Я изрядно разозлился на них за их полную клиническую тупость и бессмысленное и чудовищно опасное стремление следовать общей моде.
Гамильтон зашел в спальню, когда я еще не успел взять себя в руки. Я без долгих размышлений набросился на него:
– Давай я тебе расскажу, как было дело. Ты был где-нибудь в гостях, и вот после очередной рюмки кто-то тебе предлагает: «Эй, Гамильтон, ширнуться не хочешь?» А ты говоришь: «Само собой! Давай коли. Сейчас торкнет». По крайней мере понятно, почему вы с Пэм такие дохлые в последнее время. Рубашки все время с длинным рукавом.
Гамильтон был абсолютно невозмутим. Издав негромкий печальный вздох, он сказал, глядя на меня сверху вниз:
– Ричард, жизнь – она ведь только на первый взгляд интересная. Очень быстро она приедается. Говорят, у кошки девять жизней, так вот я – крутой котяра – разменял свою девятку подчистую. Героин, конечно, не спасение, но он хотя бы помогает поддержать иллюзию того, что у тебя в жизни есть еще какой-то выбор, что ты можешь что-то изменить. Я старею, быть ни на кого не похожим становится все труднее.
– Жизнь тебе в обузу стала? Подросток-бунтарь нашелся, тоже мне! «Лень одолела, старина». Черт, да это ведь уже даже не модно, Гамильтон! Отстал ты от жизни, ой как отстал. Жить ему в тягость – нет, вы посмотрите на этого обиженного!
Череда сообщений о смертях от передозировки «китайским снежком» настроила меня на опекунский лад и придала обывательское ханжество.
Гамильтон поджал губы; было видно, что он собирается заставить меня заткнуться.
– Прикольно, когда ты, Ричард, строишь из себя ханжу. Excusez-moi
[13]
, если я таким образом разрушил твою систему жизненных ценностей.
– Давно ли жизнь тебе в тягость стала? А, Гамильтон? Все же хорошо. Да нам же никогда раньше не жилось так хорошо!
Гамильтон издал снисходительное «пффф» и смерил меня таким взглядом, что я вспомнил, как в восемь лет думал, будто мама бросит курить, если я спрячу ее сигареты. Он сел на край кровати.
– Ричард, неужели ты не понимаешь? В том, чем мы занимаемся, нет главного – нутра.
– Я…
– Сердцевины нет. Нет ее, и все тут! Взять всех нас – ты присмотрись: ну, есть у нас кое-какие деньжата. Развлекаемся, в гости ходим. Вроде как ничего не боимся… относительно, конечно. Но ведь это и все.
Я понял, что меня настигли наконец те самые «дурные вести», которых я так долго и упорно пытался избежать.
– Но разве?…
Он перебил меня:
– Тс-с-с! По крайней мере, мы с Пэм не пытаемся обмануть себя и принимаем мир таким, какой он есть. И я хочу, чтобы ты нас не дергал. Мы делаем свою работу. Мы платим налоги. Мы даже не забываем про дни рождения знакомых. Так что дай нам остаться такими, какими нам хочется быть. – Он встал. – Спокойной ночи, ваше преподобие. Па-па-па-пам.
Он выскользнул из комнаты, оставив меня с мучительным чувством, ноющим ощущением надломившейся дружбы. Я подумал о последних годах, проведенных под крылом Общества Анонимных Алкоголиков, когда целыми неделями голова у меня ныла, как треснувшая тыква, – все чтобы обмануть сомнения, убить время, дождаться чего-то такого, чего, может быть, и не произойдет, убедиться: да, дорогой Рич, есть эта проклятая сердцевина! Я потерял все – после этого разговора в спальне у Гамильтона. Четыре мили до дома я шел пешком.
Домой – это в недавно купленную халупу в Северном Ванкувере: две спальни, стены из кедровой вагонки, большие плексигласовые пузыри – световые окна, вылупившиеся в небо. Построено в замшелые семидесятые с целью обеспечить человека жильем за наименьшие деньги. По мнению Лайнуса, был в этой квартире дух этакого «секса-в-горячей-ванне-и-оргазма-на-замшевом-покрывале». Мне же это жилье приглянулось только из-за тишины вокруг и вида из окон – на горы. Это было первое место, которое я внутренне назвал своим домом. Я был счастлив обрести дом.
На следующий день часов в восемь вечера в дверь позвонили. Это оказалась Пэм – бледная и взъерошенная после очередной съемочной смены. Она работала на фильме о том, как «призрак умершей матери возвращается на Землю и помогает детям бороться против мелиораторов». Усталая, но легкая, как птичка, она опустилась на диван. Она зашикала на меня, призывая ни о чем ее не спрашивать, и скрестила руки, глядя в пол.
– Ну что? – как можно более равнодушно спросил я.
Пауза.
– Ричард, опять все сначала.
– Что именно?
– Сам знаешь. Я знаю, что ты знаешь. Наркотики. Героин.
– Давно на сей раз?
– Несколько месяцев, наверное. Пока терпимо. Я себя еще контролирую. Но ведь хуже становится день ото дня. Так всегда бывает.
Она встала и подошла к окну.
