– А Ричард?
– Замечательно. Он вообще молодец. Он к тебе все эти годы приходил. Каждую неделю.
Карен останавливает взгляд на Меган, так и стоящей у порога.
– А ты – ты, в дверях. Я… я вроде тебя знаю.
– Нет, – говорит Меган; она чего-то стесняется, чувствует себя неловко – редкое для нее ощущение.
– Подойди сюда, – говорит Карен.
Что-то в этой девчонке есть такое… ведь говорили ей о ней… Кто, когда? Она вспоминает разговор с Ричардом, там, на Луне. Черт, ерунда какая-то!
– Подойди, пожалуйста.
Меган нерешительно делает несколько шагов. Она почти парализована – надеждой, предчувствием, слабостью и страхом. Карен спокойно смотрит на нее.
– Ты кто? – спрашивает она. – Мы ведь с тобой как-то связаны.
Меган кивает.
– Сестра?
– Нет.
Карен начинает понимать, как долго ее не было. Она рассматривает Меган, как какое-нибудь трудное алгебраическое уравнение. Она хмурится.
– Как тебя зовут?
– Меган.
Карен вспоминает вслух:
– У мамы должна была быть дочка. Вроде году в семидесятом. Случился выкидыш. Девочку хотели назвать Меган.
Меган собирается с силами. Она подходит к кровати, запрыгивает на металлическую каретку и ложится рядом с Карен – как это было в первый раз, когда они встретились. Теперь их лица обращены друг к другу, они смотрят зрачок в зрачок, мозг в мозг. Кто же она такая? Карен, как ни странно, успокаивается. Она понимает, что постепенно получит ответы на все вопросы. Она говорит Меган:
– Ты такая хорошенькая, правда.
На что Меган отвечает:
– Вовсе нет.
Карен спрашивает:
– Я никогда не видела такой косметики, как у тебя. На концерт вчера ходила?
– Я все время так хожу. Если хочешь, я все смою. Честное слово, мне не жалко.
Она начинает тереть ладонями глаза:
– Стой, – хрипит Карен. – Не надо.
Меган дрожит.
– Я и с тебя однажды хотела стереть весь грим, – говорит она. – Когда увидела тебя в первый раз. Мне было семь лет.
Карен молчит. Она отводит взгляд, рассеянно смотрит в потолок и размышляет. Точно ведь должна быть сестрой, но говорит, что нет. А как на Ричарда похожа…
– Как там мои?
Плотину прорывает.
– Я… я ведь их так изводила! Я плохая, я ужасный человек, а ты – ты теперь проснулась, мамочка… моя настоящая мама.
Карен пошевелиться не может. Но это ей сейчас и не нужно – она не сводит глаз с ревом ревущей девчонки, что лежит, прижавшись к ее правому боку.
– Я и не думала, что ты можешь проснуться, а ты, ты вот – здесь, со мной. Какой же скотиной я была по отношению ко всем.
Меган слезами размазывает тушь и тени. Ее глаза теперь представляют и вовсе жуткое зрелище.
– Тс-с-с, тихо, – шепчет Карен. – Все, все. Я здесь, я с тобой.
Сама она пытается понять причину этого взрыва эмоций. Мама?
– Меган, ты назвала меня мамой?
– Да, потому что это ты. Ну, ты и есть моя мама.
Карен близка к обмороку.
– Что ты несешь? Что ты не… О, Господи! Тогда, на горе Гроуз, с Ричардом? Не может быть.
– Я так хотела поговорить с тобой. Все эти годы. Скажи, тебе нравится панк-рок? Его сейчас снова слушают.
Последний вопрос отвлекает Карен от сводящих с ума мыслей. А Меган вдруг срывается на какой-то дурацкий разговор про «Buzzcocks» и «Blondie». Карен тем временем пытается собрать воедино все доступные ей фрагменты реальности. Она замечает, что в палате нет зеркала. По упавшим на глаза волосам она понимает, что поседела. Несмотря на свою неподвижность, несмотря на то, что у нее самой разум, образ мыслей семнадцатилетней девчонки, она чувствует, что ей нужно быть старшей, более взрослой по отношению к Меган.
Пока она обдумывает все это, Венди считает ее пульс, смотрит на приборы. В коридоре полно людей – сестры, санитары, нянечки – все гудят, как пчелиный улей. Новость мгновенно разносится по больнице. Внизу в холле один из посетителей, друг кого-то из пациентов, звонит в редакцию местной газеты. Венди просит сотрудников выйти из палаты.
Карен вдруг говорит:
– Слушай, Венди, здесь что-то не так. Сейчас, подожди. Я скажу. Да, вот: что вы здесь делаете? Выходной день, рань несусветная. Вы что – знали, что я… что это должно произойти?
– Вообще-то нет, – качает головой Венди, признавая странность такого совпадения. – Даже предположить не могли.
Тут в разговор врывается Меган, ей словно не терпится поделиться свежей сплетней:
– Гамильтон и Пэм вчера вечером хватили лишку героина. Передозировка. Они сейчас в реанимации. Понимаешь, они теперь – законченные наркоманы! Лайнус отмечал Хэллоуин вместе с ними, он их сюда и приволок. А Венди час назад их с того света вытащила.
– Ой, спасибо тебе, Меган, – мотает головой Венди.
Карен молчит, потом спрашивает:
– Они колются героином? И это называется – тридцать четыре года? Они же взрослые люди. Это в мои годы еще понятно, а тут…
– Знаешь, сколько сейчас везде героина, – вздыхает Лайнус.
– Понятно.
Все красивые слова, когда-то заготовленные Лайнусом и Венди на случай пробуждения Карен, куда-то делись – фьюйть… Вместо этого они говорят о какой-то ерунде.
– Эй, Венди, я теперь как – курю или нет?
– Нет, зайка, бросила ты эту гадость, – улыбается Венди, а затем, скорее сама себе, чем кому-то, говорит: – Знаешь, я ведь действительно не понимаю: странное какое-то совпадение – Гамильтон с Пэм, Меган, Лайнус и вот теперь ты. Не хватает только Ричарда. Но чует мое сердце, скоро и он припрется.
Карен смотрит на свою руку – кожа, обтягивающая кость, – узница концлагеря – лучше было не смотреть.
– Черт. Ты только посмотри на меня! Венди, я ведь собиралась на Гавайи. Худела! Вот ведь, блин, исполнились желания. На кого я похожа? Богомол, да и только.
Карен на удивление объективно и достаточно спокойно оценивает себя – свое тело, свое состояние. Она смотрит на Венди, а затем вдруг сладко зевает.
– Эй, Венди, ты что? А, испугалась, что я зеваю? Да ну, не бери в голову. Я просто поспать хочу. Нет, все нормально. Просто поспать. Больше я так не отключусь, я знаю.
Карен подмигивает. Откуда, откуда она знает? Венди опять спрашивает ее, как она себя чувствует.
– Голова немного кружится, – отвечает Карен, – и еще очень хочется пить. Лимонада нет? Пересохло у вас тут все, в вашем девяносто седьмом. Ой, да у меня трубка в пупке!
