Просыпается Ричард.
– Привет, Джордж. Ой, блин. Извините, ребята, я тут это… того… прикорнул ненадолго. Дайте-ка я слезу с кровати и сниму с себя этот балахон. Здравствуй, Лоис.
Ричард встает, полуснятый комбинезон волочится за ним, как бобровый хвост. Джордж обнимает его. Лоис все это время продолжает стоять чуть в стороне от кровати. К груди она прижимает сумочку. Вот она подходит ближе, вот встречается взглядом с дочерью.
– Здравствуй, мама, – говорит Карен.
Тишина.
– Здравствуй, Карен.
Опять пауза.
– Добро пожаловать обратно.
Лоис торопливо целует Карен. Джордж и Ричард молчат. Карен видит, что время почти не изменило маму. Где-то пробивается седина, морщинки тут и там появились, но манера держаться и голос – неизменны.
– Отлично выглядишь, мама, как всегда, – говорит Карен.
– Спасибо, дочка.
Лоис не была у Карен больше года, и теперь ей тяжело видеть это изможденное тело.
– Тебе можно есть? Ты, наверное, голодная.
– Так, начинается: еда, продукты – старая песня.
– Я принесла совенка, чтобы тебе было веселее.
– Спасибо, мама.
Вот уж действительно – как и не было этих семнадцати лет.
Меган прикасается к матери, проводит рукой по ее затылку, начинает массировать ей шею. Седые волосы Карен выглядят безжизненными, к тому же их подстригали тупыми ножницами. Меган подносит одну прядь к своему лицу. Мамины волосы пахнут пылью и сладостью. Всю свою жизнь Меган прожила с ощущением своей проклятости, с уверенностью в том, что она приносит близким несчастье. Долгие годы с этим ощущением жил и Ричард. Поделиться своими страхами друг с другом им и в голову не приходило. Меган уже давно одевается во все черное и словно ищет смерти. Выглядит все вполне в едином стиле: наркотики, бандитского вида приятели, быстрые машины. Будет кто-нибудь вспоминать ее? Ричард – ну, в смысле, отец – он, конечно, потоскует, а потом, скорее всего, зальет себя алкоголем по самую глотку, чтобы просто забыть о ней. Нет, это нечестно. Пить он бросил; сказал себе – и завязал. Зато разве он не сплавил меня к Лоис и Джорджу? А теперь Лоис только рада, что отделалась от меня. Джордж – другое дело; Джордж – он славный, но ведь он всегда больше любил Карен.
Вскоре Меган присоединяется к Ричарду, Лоис, Джорджу, Венди и Лайнусу, которые перебрались в другую палату. В коридорах никого. Где-то проскрипело колесико каталки, и снова тишина.
Во второй палате, размером побольше, лежат дядя Гамильтон и тетя Памела, почти без сознания, на разных кроватях; они изрядно смахивают на массовку, изображающую трупы в каком-нибудь научно-фантастическом боевике. «Глюшники обдолбавшиеся», – презрительно оценивает их Меган, но тут же внутренне одергивает себя: кому-кому, а уж ей-то не пристало судить людей с этой точки зрения. И откуда только берется это желание всех осуждать! Меган спешит пообещать себе, что никогда в жизни больше и близко не подойдет к наркотикам. Никаких таблеток – даже аспирина. Она будет такой мамой, такой… какой у Карен никогда не было! Она сама будет защищать ее – учить всему, что произошло за это время, она поможет ей собрать себя воедино. И тут Меган вспоминает, с какой стати она вообще оказалась здесь, в больнице: ночью, на матрасе, со Скиттером, в подвале у Йеля – приятеля Скиттера, напарника по продаже травки. Лайнусу она сказала, что приехала раздобыть таблетку для Дженни, но это было неправдой. Меган знает, что беременна. Что это было предопределено.
17. Все лгут
– Я хочу, чтобы они все были вместе, в одном помещении, потому что они дают друг другу реальный стимул к выздоровлению.
Пэм и Гамильтон слышат голос Венди и, открыв еще мутные глаза, видят перед собой белые занавески. Откуда-то из-за них доносятся – неразборчиво – еще чьи-то голоса. Из горла Гамильтона вместо речи вырывается комок окровавленной слизи. Венди, стоящая рядом с ним с непроницаемым выражением лица, говорит:
– Добро пожаловать на премьеру, дерьмо собачье.
– Венди, ты? Ой. Вот ведь как… Я чувствую себя как мешок с дерьмом, брошенный в сортир. Который там час?
– Самый подходящий, чтобы образ жизни сменить, наркоман долбаный.
– Гамильтон, ты – здесь? – подает голос Пэм.
– Если предположить, что мы оба не сдохли, то вроде как здесь. Венди, так который час? Слушай, где мы? Что мы здесь делаем?
Поднять голову – все равно что взять в руки гнездо шершней.
– Сегодня выходной, голубочки. И вы оба в больнице. Вас сюда доставили для экстренной супернумеральной маммэктомии.
– Супер-чего?
– Для удаления третьего грудного соска.
– Что?! Ой, Венди, не пугай ты меня.
– Медицинский юмор, мой стиль. И не смотри на меня, как побитая собака. «Ой, Венди, чего-то я недопонимаю». Да ты, козел, на волосок от смерти был, ясно тебе?
Она подходит к Гамильтону, смотрит ему в глаза и несильно, но не в шутку, влепляет ему пощечину.
– Черт, Венди! Это-то за что? Ты мне такой кайф обломала, я так тащился!
– За что? Да ты ведь чуть не сдох, идиот вонючий.
Венди направляется к кровати Пэм и чмокает подружку в лоб.
– Ну, ребята, и задали вы нам жару! Нельзя же быть такими хлюпиками, чтобы в наши годы ширяться всякой дрянью. На хрена мне такие друзья, которые не могут отказаться от искушения при виде шприца с дурью? Ну, а теперь – я высказала все, что о вас думаю, и требую, чтобы вы сели и посмотрели вон в ту сторону.
Пэм стонет:
– Голова болит! Не поднять…
– Я сказала – смотреть! Наркоманы поганые.
Венди двумя кнопками приподнимает изголовья коек Пэм и Гамильтона, а затем распахивает занавески, предоставляя им возможность лицезреть Ричарда и Карен. Те лежат на одной кровати, Ричард обнимает Карен, держит ее руку в своей, изображая приветственное помахивание. При этом оба корчат друзьям рожи. На Карен джинсовая рубашка, которую захватила с собой Лоис, – та самая ливайсовская рубашка, что она носила в последнем классе школы: грубая ткань, вышитые попугаи.
Джордж, Лоис и Меган расположились на табуретках. Лоис выглядит изрядно рассерженной. Ее гнев направлен в первую очередь на Венди, а во вторую – на Гамильтона.
– Венди, я не думаю, что пребывание этих двух… э-э… наркоманов в палате моей дочери может принести хоть какую-то пользу. Они могут послужить дурным примером. Ты только посмотри на Гамильтона! Ничего себе зрелище для человека, очнувшегося после семнадцати лет пребывания в коме. Нет, в конце концов, существует режим, какие-то правила внутреннего распорядка.
– Лоис, – возражает ей Венди, – мне пришлось немало покрутиться, чтобы мне разрешили собрать их всех здесь, вместе. Думаете, это было легко?
