– Черт! Тоже мне, фильм ужасов. Ладно, собираем что нужно и сматываем удочки. Гамильтон, притащи тележку, так проще будет.
– Слушаюсь.
Гамильтон приволакивает пустую тележку из отдела поздравительных открыток. Ржавые колесики скрипят и застревают. Ричард и Пэм сваливают лекарства в верхнюю корзинку.
– Блин, чуть не забыл. Карен просила ватных шариков и масла для кожи. Где это может быть?
– В соседнем ряду.
Чем дальше они углубляются в вонючие, затянутые паутиной недра останков магазина, тем темнее становится вокруг. По пути приходится перешагнуть через пару трупов, но все трое давно привыкли к этому. Медленно-медленно они продвигаются вперед. Неожиданно им под ноги попадается пара енотов. Зверьки испуганно пищат и удирают, карабкаются на Монблан из отсыревших бумажных полотенец.
– Черт!
– Тихо! Или показалось? Вроде бы Карен звала нас.
Три-четыре!
Враз вспыхивают все лампы под потолком. Становится светлее, чем на улице в солнечный день. От неожиданности свет еще сильнее режет глаза. С визгами и писками разбегается обезумевшая от страха живность. Картина запустения и разрушения предстает во всей красе.
Мои друзья тоже вскрикивают, поднимают головы и видят меня, Джареда, между потолочных балок.
– Это я, – говорю я и добавляю: – Я пришел дать вам свет.
– Ты мудак! – орет Гамильтон. – Мы из-за тебя чуть не ослепли.
– Ну, извини, перестарался. Хотел вам устроить световое шоу. А получилась фигня. Ладно, вечером увидимся. Пока.
– Какое еще световое шоу? – удивляется Пэм.
– Ему ведь, с чисто технической точки зрения, всего шестнадцать лет, – напоминает Гамильтон.
– А ведь верно, – бормочет себе под нос Пэм. – Он, значит, даже младше, чем Карен.
Венди осторожно пробирается по буро-коричневому лесу, начинающемуся сразу же за ее домом. Она вооружена ружьем двенадцатого калибра – на случай нападения одичавших собак. Ее волосы только что вымыты и уложены – в стиле, модном в 1997 году, а если подумать, то и в 1978 тоже. Под толстым бежевым непромокаемым плащом надето очень соблазнительное кружевное белье; этот комплект она сегодня утром раздобыла в секс-шопе на Марин-драйв. Она зовет меня:
– Джаред? Джаред?
Она боится, что я не услышу ее или не отзовусь. Но я здесь.
– Привет, Венди.
Я появляюсь на расстоянии броска камнем – парю в воздухе, золотистый в окружающем меня свечении, потихоньку проплываю между пихтами и лиственницами, что растут на склоне оврага. Вскоре я уже рядом с Венди.
– Ты пришел.
– А то нет. Ну, ты как? Накрылось тогда наше свидание, помнишь?
Мы молчим. Я жду, пока Венди заговорит первой.
– Я по тебе скучала. Ты так помог мне тогда, в прошлом году, когда все это началось. А потом пропал. Почему?
– Я знал, что вернусь.
Она медленно подходит ко мне вплотную.
– Джаред, скажи мне, как это – быть мертвым? Я не хочу показаться бестактной, но мне страшно. А с другой стороны, я ведь врач. Я, когда училась, и потом, уже в больнице, всегда, когда видела покойников, думала: «Вот смерть, а что после?» Потом настал конец света, и что? Что я продолжаю видеть вокруг себя? Мертвые тела. Тут ведь больше ничего нет. Мы устроили «санитарную зону» вокруг наших домов, но дальше везде сплошная братская могила.
– Смерть, Венди, – это не смерть. Ну, по крайней мере, не вечная темнота, если ты ее так понимаешь. Но пока я не могу сказать тебе больше. Все это слишком серьезно. Придется подержать язык за зубами.
– А как насчет рая?
– Ладно, это я тебе могу устроить.
Глядя прямо мне в глаза, она говорит:
– Там, в больнице, – тебе было страшно? Я к тебе столько раз приходила. Печенье всякое таскала, сама пекла. Ты был такой милый, но по глазам было видно, что мыслями ты где-то далеко. Ты до конца не потерял обаяния – даже когда потерял надежду.
– Я был слишком молод, чтобы бояться смерти всерьез. Но рак оказался моим личным Испытанием, и я о нем не жалею.
– Фигня. Врешь ты все.
– Ладно, поймала. Боялся я, до усёру. А чего же ты хотела? Носятся все вокруг тебя, фальшиво-бодренькие рожи корчат, печеньем заваливают, мишками плюшевыми. А я – как бы мне при этом ни было страшно – вынужден волей-неволей в ответ изображать такое же идиотски храброе выражение на лице. Ничего не попишешь. Это как… как закон такой, что ли.
– Джаред, а ты… ты хоть иногда… ты обо мне вспоминал? – Она, как бы защищаясь, скрещивает руки.
– А как же. Чего спрашивать-то? Сама прекрасно знаешь. Свидание-то у нас того – пролетело, так я тебе и не всучил свой подарочек.
– Ты любил Черил Андерсон?
– Кого – Черил Андерсон?
– Только не строй удивленную физиономию. Язычок-то у нее был длинный.
– Ну, знаешь… Да, мы нравились друг другу, очень. Но это была не любовь, правда. Я держался всегда уверенно, даже развязно. Все думали, что я просто половой гигант. Приходилось оправдывать ожидания. Здорово было, хорошие времена. Сейчас, конечно, все по-другому.
– Как?
– У меня нет телесной оболочки. Впрочем, если постараться, я могу ее на время заполучить. В некотором смысле.
Венди начинает хлюпать носом.
– Джаред, возьми меня отсюда. Пожалуйста! Возьми меня на руки, унеси к солнцу. Мне так одиноко. Самоубийство? Я об этом все время думаю. Но нет, я не смогу. Жизнь потеряла всякий смысл. Мир разрушается, ломается, рассыпается на глазах. Посмотри на деревья – они коричневые! Что это: радиация с какого-нибудь взорвавшегося корейского реактора? Или китайского? А может, украинского? Черт! Возьми меня с собой, забери отсюда! Джаред, привидение ты или нет? Докажи!
– Венди, я не могу забрать тебя с собой. Но я могу сделать так, что ты не будешь одинокой.
– Нет, не хочу! Я хочу… я хочу уйти.
– Ты только представь себе, Венди. Мир без одиночества. Все испытания покажутся легче.
Венди задумывается. Она всегда была умницей, и она не может не признать мою правоту.
– Да, – (всхлип), – ты прав. Молодец, возьми с полки пирожок. А лучше скажи, почему нам приходится быть одинокими. Это так тяжело, так ужасно. Это… подожди…
Венди берет себя в руки, вытирает слезы и говорит уже ровным голосом:
– Значит, ты меня с собой не возьмешь?
– Нет, Рад бы, но не могу. И ты сама все понимаешь.
Она садится на ствол поваленного дерева, переводит дыхание. Она явно о чем-то напряженно думает, принимает какое-то важное решение. Вот, сделав несколько глубоких вдохов, она поднимает взгляд и смотрит поверх папоротников и кустов на меня – на мертвого шестнадцатилетнего мальчишку. При этом плащ слегка расходится у нее на груди, и мне видны кружева на белье. Она посмеивается и вдруг сбрасывает плащ, предоставляя мне любоваться своим бледным, не самым стройным телом.
