– Протёчники. Поверь мне на слово, смотреть на это тяжело.
– Мне нужно, – говорю я и захожу в комнату.
Ричард заходит следом за мной. На кровати останки моих родителей. Мумии среди матрасов и одеял.
– Сочувствую, дружище, – говорит Ричард.
– Нет-нет, все нормально. Так задумано природой.
Я оглядываю комнату. На стене мои фотографии. Родители так и не сняли их. След детской ручонки на гипсе – это тоже напоминание обо мне, со времен детского сада.
– Ричард, а твои… где они?
– Они в своей «тойоте-камри», неподалеку от пограничного поста Дуглас. Мы с Лайнусом как-то летом доехали туда, разыскали машину. Мы вообще-то хотели похоронить их, предать земле останки, но это оказалось… ну, в общем, не получилось.
Я молча продолжаю осматривать комнату. Ричард говорит:
– Темнеет уже. Я все-таки хочу еще на вулкан посмотреть. Пойдешь со мной?
– Я тут побуду, со своими. Слушай, надо бы тебя чем-нибудь порадовать. Ну, чудо какое сотворить, подарок сделать. Говори, что тебе нужно. Может быть, я смогу это сделать.
Ричард уже снаружи оборачивается и говорит:
– Спасибо, не надо. Звучит это, конечно, смешно, но у меня действительно есть все, что мне нужно. Ты точно решил побыть здесь еще?
– Да. До свиданья, Ричард. И спасибо, что согласился проводить меня сюда, к моим.
– Не за что. Это тебе спасибо за то, что Карен вылечил. Ты когда вернешься-то?
– Через пару недель.
– Ну тогда, старик, до скорого.
– Пока.
31. Останется только одна идея
Когда я был молод и жив, меня не считали особо разговорчивым. В большинстве жизненных ситуаций мне хватало улыбки и пожатия плечами. А чтобы с девчонкой познакомиться, вполне достаточно посмотреть ей в глаза и выдержать, не моргать. Этот способ меня никогда не подводил. Зато теперь я обрел ясность мышления и умение ясно формулировать то, о чем думаешь.
Что такое ясность мышления?
Попытайтесь вспомнить то забавное чувство, которое возникало у вас в голове при попытке решить слишком сложную математическую задачу. Легкое жужжание в ушах, тяжесть в висках, ощущение, что ваш мозг дергается в черепной коробке, как рыба, выброшенная на берег.
Так вот, это – чувство, противоположное ясности. И тем не менее, для многих людей моей эпохи, по мере того, как они взрослели, оно становилось основным в восприятии жизни. Получилось так, что обычная, повседневная жизнь в двадцатом веке стала похожа на неразрешимое алгебраическое уравнение. Вот почему Ричард стал пить. Вот почему мои старые друзья хватались за все лекарства и снадобья – начиная с сиропа от кашля и кончая все тем же чистым спиртом. Все, чтобы хоть немного унять это жужжание.
Прошло две недели с моего предыдущего появления. Опять ясный день, вот только дымом попахивает да откуда-то с неба сыплются серые снежинки – пепел. На кухне сидят Венди и Пэм, каждая за своим компьютером; раскладывается очередной пасьянс. Компьютеры работают благодаря генератору. У обеих грязные волосы. Лайнус, зрение которого еще не восстановилось полностью, никак не может наладить водяной насос. Голоса и у Венди, и у Пэм хриплые – это от неустойчивой погоды и от «эпидемии» простуды, которая регулярно вспыхивает даже в отсутствие населения. Они закутались чуть ли не в дюжину всяких кофт и свитеров, украшенных сотнями дорогущих брошек от Булгари.
– Разве Ричард не говорил, что к обеду доведет до ума насос и водонагреватель? – интересуется Пэм.
Венди отрицательно качает головой; Пэм продолжает:
– У меня волосы уже как пучок соломы. Пойду возьму содовой. Тебе принести?
Венди отказывается и выходит во двор, где Лайнус сидит, запеленутый в плед – как в каком-нибудь швейцарском туберкулезном санатории.
– Лайнус, ты достаточно тепло одет? Не замерзнешь? Выглядишь ты сейчас, кстати, как Багс Бани в Палм-Спрингс.
– Кхе-кхе.
Лайнус постепенно очухивается от жуткой простуды, свалившей его после трехдневного – на ощупь, вслепую – путешествия с холма, где я показал ему сияние небес.
– Бр-р, холодно тут, – говорит Венди. – А небо красивое.
– Слушай, Венди, я ведь по голосу чувствую, что ты от меня что-то скрываешь, – говорит Лайнус. – Подожди, дай попробую угадать… ты, наверное, счетчик Гейгера смотрела, да?
– С первой попытки! Трещит твой счетчик, как угорелый.
– Вот уж сюрприз так сюрприз.
Пауза. Затем Венди говорит:
– Джейн плохо ест. Мне тоже что-то нехорошо.
– По голосу не скажешь, – подбадривает ее Лайнус. – Ничего, сегодня придет Джаред, расскажет нам, как дальше жить, что делать.
Из гостиной доносится голос Гамильтона. Проклиная холод, он швыряет в камин «Желтые страницы» – ради жалкой толики тепла.
– Ой, смотри! – восклицает Венди. – Белоголовый орлан. Надо же – жив еще. Летает.
– Поверю на слово, смотреть не буду, – отшучивается Лайнус.
– Извини. Знаешь, он такой большой, у него белая голова, желтый клюв. Даже отсюда все видно, такой он здоровенный.
– Ладно, переживу как-нибудь, что не увидел. Пойду-ка я в дом.
Дверную ручку Лайнус находит с некоторым усилием. Пробираясь через гостиную, он застает там Гамильтона.
– Что почитываем? – интересуется Лайнус.
– Да вот, пользуюсь свежестью и восприимчивостью сознания. Устраиваю пробные заезды в разные стороны. Это, например, «Промышленность и империя». Эрик Хобсбаум об английской промышленной революции. А вот еще одна. Называется «Еще раз, сначала». Кэрол Барнетт. Телеведущая и актриса вспоминает, как начиналась ее карьера. Эта книга стала бестселлером по всей стране, от океана до океана; ею согреты миллионы сердец.
– Нас, пожалуй, этим не согреешь. Нужно будет подыскать другой дом, поменьше. Этот трудно протопить.
– Вот еще! Предлагаю лучше начать с того, чтобы топить камин, разбирая этот дом по частям. Вот когда он кончится, тогда и подберем себе другой, но тоже большой.
В этот момент в спальне Меган начинает на всю катушку орать музыкальный центр. Звучит какой-то хит 1997 года.
– А, блин горелый.
Гамильтон подпрыгивает в кресле, а затем решительно направляется к дверям комнаты Меган.
– Эй, Меган, выключи эту хреновину! Ты нам думать мешаешь.
Ни ответа, ни результата. Гамильтон открывает дверь и входит в комнату. Меган и Джейн валяются на кровати – с этого лежбища они не сходили чуть не все эти две недели. Пейзаж состоит в основном из россыпей баночек с недоеденным детским питанием, окурков, компакт-дисков и батареек. Гамильтон делает музыку тише, сердито смотрит на Джейн, которая во все глаза таращится на него. У Гамильтона возникает жутковатое ощущение, что Джейн куда больше всех остальных понимает, что, как и зачем происходит в этом мире.
