– Обедать с нами будешь? – спрашивает Гамильтон у Меган. – Воскресенье, праздничный обед светит.
– Приду, наверное. А откуда ты знаешь, что сегодня воскресенье?
– У Венди есть Волшебная Тетрадочка. Ежедневник называется.
– Ясно.
Меган выключает музыку, берет на руки Джейн и подходит к окну. Сквозь стекло им видно, как Ричард, подогнав машину к дому, выгружает из багажника и таскает на крыльцо коробки с консервами.
– Ох-ох-ох, – вздыхает Меган, – опять консервы! Впрочем, вон сколько там разноцветных коробок, на скудость и однообразие меню жаловаться в ближайшее время не придется.
Ричард замечает ее в окне и машет рукой. Меган вдруг становится перед ним неудобно: Ричард ведь один из всех них пытается хоть как-то сохранить подобие цивилизованной жизни. Меган открывает окно и спрашивает:
– Пап, тебе помочь?
– Да нет, Меган, спасибо. Я почти закончил.
Уложив последнюю коробку, Ричард идет в дом; по дороге он замечает Карен, сидящую у дворового прудика, который за последний год превратился в подобие экспериментального водоема для скоростного, по науке, выращивания водорослей.
– Как ты? – спрашивает Ричард.
– Да нормально. Пробежалась немного. А сейчас сижу, воздухом дышу. Тепло, кстати, стало – буквально только что.
Ричард заходит в дом, Карен остается на посту в заросшем дворике. Небо заливается оранжевым светом; ей грустно – голоса, посещавшие ее, куда-то делись. Она больше не видит будущего, не может попытаться понять необъяснимое. Она теперь – простая смертная, и весьма, кстати, хрупкая смертная. Зато к нам вернулась надежда. Джаред знает, как быть дальше.
Откуда-то из глубины дома доносится шуршание оберточной бумаги. Это Лайнус опять пробирается на выход с упаковкой угольных брикетов в руках.
– Тепло-то как стало, – объявляет он всем. – А ну – марш все на барбекю!
Через пару минут установлена большая круглая шашлычница, горят сбрызнутые специальной жидкостью угли. У всех поднимается настроение.
Темное небо на глазах теплеет, приобретая температуру только что выключенного ксерокса. Ветер дует все сильнее, будто из какого-то невидимого фена. Он, однако, беззвучен, точно теплая река обтекает тело; усиленное звучание луны. Лето посреди зимы.
Мои старые друзья сидят во дворике, пекут сладкую вату и шутят. Две недели прошли, и все ждут меня.
Зрение Лайнуса быстро восстанавливается; вот Ричард требует от него назвать, сколько пальцев ему показывает. Карен порхает туда-сюда, подавая всем напитки, все не нарадуясь своим ногам (этакая Ширли Маклейн в «Нежной Ирме»
[29]
), Гамильтон и Пэм молча сидят рядом друг с другом. Их лица расслаблены, с них исчезли морщинки. Они умиротворенно, как малые дети, слушают болтовню остальных. Венди помогает Лайнусу – следит, чтобы тот не подпалил свой шампур с шашлыком. О том, что она беременна от меня, она пока никому не рассказывала. Меган сидит в линялом шезлонге и, светясь, смотрит, как Джейн лопочет и гулит, – Джейн все еще очарована обретенным зрением и за две прошедшие недели ни разу не плакала. Ричард с шампуром-трезубцем в руке просто радуется тому, что его друзьям так хорошо.
– По-моему, что-то горит, – принюхавшись, говорит Лайнус. – Углеродом пахнет.
– Ой, как здорово, – вздыхает Пэм и вдруг восклицает: – Эй ты, Нептун хренов, жарь уже наконец!
Я смотрю на них сверху, издалека. На многие сотни миль вокруг них шашлычница – единственная светящаяся точка, если не считать зарева над языками лавы на склонах вулкана да небольшого лесного пожара к северу от Сиэтла. Обернувшись звездой, я все увеличиваюсь в размерах; наконец Меган замечает меня и говорит:
– Смотрите-ка! Спорим, это Джаред?
Через пару секунд я уже в их дворике; Меган улыбается и, показывая в мою сторону, говорит дочери:
– Эй, Дженни, поздоровайся с Джаредом.
Джейн что-то щебечет, совсем как птичка.
– Эй, Джаред, а ты есть можешь? – спрашивает Карен. – Есть сахарная вата. Залежалая немножко, но все равно вкусно.
– Нет, Кари, спасибо. Что касается еды, то я – пас.
– Тогда станцуем?
Карен вальсирует по двору, ее платье трепещет на ветру, глаза сверкают. Она так счастлива, так влюблена в этот мир!
– Может, лимонаду тяпнешь? – предлагает Гамильтон. – Ням-ням. Порошковый, конечно, но лимоном от него разит, как от свежего.
– Нет-нет, Гамильтон, спасибо, но это тоже не по моей части.
Я отодвигаю миску с чипсами и присаживаюсь на старый пень, который отец Карен использовал в качестве разделочной колоды. Лайнус, еще не полностью прозревший, поднимает бокал и, взмахнув рукой примерно в моем направлении, говорит:
– Тост за Джареда!
Все радостно присоединяются к нему.
– За нашего чудодея!
Я аж краснею от смущения. Венди, принарядившаяся по случаю, самозабвенно кричит:
– Джаре-е-ед, приве-е-е-ет!
– Здорово, Венди. Отлично выглядишь.
Пауза, все молчат. Всё как раньше, как тогда, когда мы жгли костры на пляже Эмблсайд. И тогда, и сейчас огонь, угли оказывают на нас гипнотическое воздействие, призывают к молчанию.
– Ладно, ребята, теперь мне нужно поговорить с вами со всеми, – говорю я, и ко мне оборачиваются семь пар глаз (восемь – потому что ведь Джейн, да и Лайнус теперь все видят). – Так что вы уж меня послушайте.
Чуть слышно потрескивает костер – это вспыхивают летящие на огонь насекомые-камикадзе.
– Разговор будет нелегкий. Мне вообще тяжело говорить об этом. Касается же это всех вас.
– Всех? – переспрашивает Карен.
– Да. Всех вас. И даже если мне и дано теперь умение говорить более складно, чем при жизни, это вовсе не значит, что мне от этого легче. Так что прошу отнестись с пониманием, вот. А говорить я собираюсь о вашей жизни, о том, как изменить ее, и вас самих. О том, как делать выбор и принимать решения.
32. Суперсила
– Вы всё спрашивали, почему именно вам восьмерым было уготовано остаться в живых и наблюдать конец света. Объясняю: это потому, что всем вам дан особый дар. Огромный, но непонятный.
– Непонятный – это ты точно подметил, – говорит Карен.
– Дар, говоришь? – Гамильтон явно не испытывает доверия к сказанному мной.
– Ну да. Поймите: вам было дано увидеть, как пойдет ваша жизнь, если мира вокруг не станет.
Молчание. Все напряженно кусают губы.
– Это как в кино под Рождество, – говорит Пэм. – То, которое показывают из года в год в конце декабря. К восемнадцатому разу ты уже вынашиваешь его, как старую шмотку. Зато теперь ты в курсе, каким был бы мир, если бы тебя в нем не было.
